Да будет известно вам, мастер Пернат, что мир сей не более чем шахматная доска, а люди всего лишь фигуры, которые чья-то невидимая рука в соответствии со своими неведомыми нам планами передвигает с поля на поле!..
«Мда-с... срочная операция, - задумчиво ронял слова в гробовой тишине доктор Вассори, - это, пожалуй, единственное, что еще могло бы... гм... спасти»... И тут на него обычно что-то находило: охваченный каким-то неутолимым и алчным тщеславием, он пускался в пространное описание совершенно фантастических случаев, якобы имевших поразительное, прямо-таки невероятное сходство с данным, обрушивая на голову своей оцепеневшей жертвы бурный словесный поток, из коего явствовало, что только благодаря его стараниям все эти больные - и несть им числа! - сподобились вновь прозреть... Его опьяняло ощущение собственного могущества - еще бы, ведь в глазах этих несчастных он был каким-то высшим существом, эдаким предвечным вершителем судеб, могущественная длань которого распоряжалась жалким жребием малых сих.
Беспомощная жертва сидела пред ним поникнув головой и, обливаясь холодным потом, с замиранием сердца внимала грозному небожителю в робкой надежде услышать наконец ответ на свой немой вопрос, который она даже не решалась задать вслух из страха прогневать того единственного, от кого зависело ее спасение.
И лишь в заключение, когда поток красноречия начинал мало-помалу иссякать, доктор Вассори, словно внезапно вспомнив о сидящем перед ним пациенте, утомленно вздыхал: мол, к великому сожалению, сам он сейчас провести операцию не может - ну разве что через месяц-другой, когда вернется из-за границы... «Нуте-с, милейший, выше нос, и будем надеяться - а в подобных
случаях надо всегда надеяться на лучшее! - что к тому времени вы еще будете... гм... что-то видеть»...
После таких слов больной, разумеется, замирал как громом пораженный, а потом, уже не в силах усидеть на месте, в ужасе вскакивал и срывающимся от волнения голосом начинал лепетать, что да, конечно, надежды - это хорошо, но... но сам он не намерен терять ни минуты и умоляет лишь посоветовать, к кому из практикующих в городе окулистов можно обратиться по поводу операции.
Наступал момент истины, когда доктор Вассори наносил свой последний завершающий удар.
В глубочайшем раздумье принимался он расхаживать из угла в угол, скорбные складки бороздили высокое чело мыслителя, выдавая напряженную работу мощного интеллекта, наконец ученый муж утомленно падал в кресло и озабоченно бормотал, что, к сожалению, любое вмешательство другого врача неизбежно потребует повторной офтальмоскопии, а эта процедура, основанная на использовании предельно яркого луча света, - «да вы, милейший, уже сами изведали, насколько она болезненна!» - в критической ситуации - «а именно так, и никак иначе, следует... гм... квалифицировать ваше состояние, милейший!» - наверняка повлечет самые что ни на есть печальные последствия.
Итак, ни о каком другом враче не могло быть и речи; и не только потому, что повторное обследование глаза возможно лишь по истечении довольно продолжительного времени, достаточного для восстановления травмированного глазного нерва, - мало кто из окулистов мог надлежащим образом провести иридэктомию, требующую специальной и продолжительной практики.
Харузек сжал кулаки.
- На языке шахматистов, дорогой мастер Пернат, это называется «цугцванг»!.. Все последующее было опять же цугцвангом -один вынужденный ход за другим.
Теряя от отчаяния рассудок, пациент принимался заклинать доктора Вассори снизойти к его просьбе и, отложив на денек свой отъезд, самому провести эту сложную операцию. И то правда, разве сравнятся с чем-нибудь те поистине ужасные муки,
которые испытывает человек от сознания того, что в любое мгновение свет может померкнуть у него в глазах и он па всю жизнь останется в кромешной темноте, - даже скоропостижная трагическая смерть не кажется такой страшной!..
И чем больше чудовище упрямилось, ссылаясь на то, что любая, самая незначительная отсрочка его отъезда будет дорого ему стоить и весьма негативно скажется на его последующей карьере, тем более высокие суммы предлагала охваченная паническим ужасом жертва.
Когда же вознаграждение казалось доктору Вассори достаточным, он нехотя уступал и в тот же день, чтобы какая-нибудь непредвиденная случайность не нарушила его планов, производил садистскую операцию, на всю жизнь обрекая своего введенного в заблуждение пациента влачить жалкое существование полуслепого человека, ежедневные мучения которого никто из нас, людей здоровых и зрячих, даже представить себе не может, - и концы в воду, ибо теперь уже ничем нельзя было доказать факт совершенного преступления!
Этими противозаконными операциями на здоровых глазах доктор Вассори не только укреплял свою репутацию блестящего специалиста-офтальмолога, всякий раз с неизменным успехом спасавшего обращавшихся к нему пациентов от угрозы полной слепоты, не только умножал и без того огромное богатство, но и умудрялся удовлетворять свое непомерное тщеславие, буквально купаясь в лучах славы, ибо его доверчивые жертвы, здоровье и кошелек которых весьма ощутимо скудели после виртуозного хирургического вмешательства знаменитого кудесника, взирали на него снизу вверх, как на снизошедшее до них божество.
Лишь тот, чьи корни уходят в гетто и питаются от невидимых, но могучих источников, кто с раннего детства научился сидеть, затаившись в засаде, подобно пауку, кто не только знает в лицо каждого человека в городе, но и вплоть до мельчайших подробностей осведомлен о всех его делах и имущественном положении, - лишь такой «ясновидящий», как следовало бы, пожалуй, его назвать, мог на протяжении многих лет безнаказанно творить подобные злодеяния.
И уж поверьте мне, мастер Пернат, не будь меня, он так и занимался бы своим страшным ремеслом и до преклонных лет усердно сколачивал бы себе капитал, чтобы в конце славного жизненного пути эдаким почтенным, увенчанным лаврами патриархом наслаждаться в окружении чад своих возлюбленных величественным закатом жизни, являя собой живой пример для будущих поколений, однако... однако сколько веревочке не виться...
Я ведь тоже вырос в гетто, и моя кровь точно так же насыщена инфернальной хитростью, стало быть, кому, как не мне, уловить его в свои тенета: преимущество всегда на стороне тайного, сокрытого, невидимого - того, что молнией средь ясного неба обрушивается на головы наивных простаков.
Заслугу разоблачения доктора Вассори молва приписывает молодому немецкому врачу Савиоли, за спиной которого стоял я и, прикрываясь им как ширмой, предъявлял следствию одно доказательство за другим, пока не наступил долгожданный день, когда карающая рука закона легла па плечо дьявольского окулиста.
Тогда-то бестия и покончила с собой! Благословенен будь во веки веков миг сей!
Воистину мой призрачный двойник стоял рядом с сыном старьевщика и направлял его дрожащую от страха руку, ибо - да будет вам известно, мастер Пернат! - доктор выпил мой амил-нитрит: флакон с этим ядом был намеренно оставлен мной в его ординаторской в тот самый день, когда Вассори поставил мне диагноз глаукомы, - да-да, мне, не удивляйтесь, так как, чтобы хоть немного приблизиться к величественному светилу науки, нищему и безвестному студенту Харузеку пришлось обратиться к нему с жалобой на ухудшение зрения, - и с тех пор страстное желание, чтобы именно этот - мой! - амилнитрит нанес бестии последний удар, не покидало меня ни на минуту.
