- Не надо, Ангелина, вам нет нужды прибегать к крайним мерам! - вскричал я в восторге, ни на миг не переставая думать о спасительном напильнике. - Я знаю, знаю, как вам пом... - и голос мой пресекся, захлебнувшись в бурной волне ликования.
Ангелина рванулась было к дверям, но я, окрыленный сознанием собственного могущества, успел перехватить ее руку:
- Только один вопрос: неужели вы действительно думаете, что ваш супруг поверит на слово какому-то жалкому еврейскому старьевщику?
- Но... но этот жалкий еврейский старьевщик располагает неопровержимыми доказательствами - у него... у него мои письма... Целая пачка писем! А в одно из них даже вложена моя фотография... Нет, вы только представьте себе! И вся эта интимная корреспонденция до последнего времени хранилась в студии, в ящике письменного стола, который даже на ключ не закрывался...
Письма? Фотография? Письменный стол? Какое-то затмение нашло на меня, я больше не сознавал, что делаю: прижал Ангелину к своей груди и, вне себя от радости, принялся покрывать ее губы, лоб, глаза бесчисленными поцелуями... Белокурые ее волосы, подобно золотой завесе, упали мне на глаза, и я на несколько мгновений окончательно утратил ощущение реальности, витая в каких-то ангелических, пронизанных солнечными лучами эмпиреях...
Вернувшись на грешную землю, я держал ее за руки и, задыхаясь от восторга, рассказывал о том, как бедный богемский студент, кстати заклятый враг Вассертрума, проведав о коварных
планах старьевщика, заблаговременно проник в студию и, изъяв из ящиков письменного стола письма и все находившиеся там документы, передал на хранение мне, в каморке которого они в целости и сохранности до сего дня и пребывают...
Теперь уже она, на седьмом небе от счастья, бросилась мне на шею, смеясь и рыдая одновременно. Запечатлев у меня на губах благодарный поцелуй, бросилась было к дверям, однако на пороге вдруг замерла, вернулась вновь и еще раз поцеловала...
В следующее мгновение Ангелина исчезла.
Я стоял как громом пораженный, все еще наслаждаясь ощущением ее нежных губ и свежим, весенним дыханием. К действительности меня вернул скрежет колес, раздавшийся под моим окном, потом щелкнул бич, и лошадиные копыта в бешеном галопе зазвенели по обледенелой мостовой... Не прошло и минуты, как этот отчаянный грохот затих вдалеке. Вновь воцарилась тишина. Гробовая.
В моей душе тоже...
Позади меня тихонько скрипнула дверь, и в мой склеп проник Харузек.
- Простите, господин Пернат, я долго стучал, но вы, наверное, не слышали.
Не издав ни звука, я лишь грустно кивнул.
- Э, да вас, похоже, огорчило то, как мы с Вассертрумом дружелюбно болтали, еще, чего доброго, решили, что я с ним пошел на мировую... - Кривая усмешка тронула уголки бескровных губ студента. - Да будет вам известно, мастер Пернат, что и мне на конец улыбнулось счастье: эта каналья с заячьей губой начинает проникаться ко мне самыми теплыми чувствами... Странная все же это штука - голос крови... - добавил он едва слышно, словно разговаривая сам с собой.
Я не понял, что он имел в виду, и решил, что ослышался. Возбуждение еще не улеглось, и легкий озноб пробегал по моему телу.
- Хотел даже подарить мне теплое пальто, - мрачно усмехнулся Харузек. - Я, разумеется, счел себя недостойным столь
щедрого дара и с благодарностью великой вынужден был отказаться. И без того все тело горит, будто меня черти на адском огне поджаривают, так уж лучше сгореть от чахотки, чем от стыда!.. Тогда он стал совать мне деньги...
«И вы приняли?!» - чуть не брякнул я, грубо и бестактно, однако все же успел вовремя прикусить язык.
На щеках студента проступили зловещие алые пятна.
- Само собой разумеется, деньги я принял. Все смешалось у меня в голове.
- П-приняли? - заикаясь, переспросил я.
- Вот уж никогда не думал, что на этой проклятой земле можно испытать такую чистую радость! - Мгновение помолчав, Харузек с самой серьезной миной возгласил: - Ну как тут не умилиться и не преисполниться возвышенным чувством сыновней любви при виде того, как мудро, осмотрительно и, главное, экономно управляется провидение Господне в своем домашнем хозяйстве?! - Студент явно пародировал елейный пасторский голос, а перезвон монет у него в кармане как нельзя лучше подчеркивал фарисейское лицемерие нравоучительных протестантских проповедей. - Воистину как священный долг воспринимаю я, недостойный раб Божий, возложенное на мои слабые плечи тяж кое испытание, ибо многое придется превозмочь сребролюбивой душонке моей, дабы сокровище, вверенное мне щедрой рукой благодетеля, все, до последнего геллера, было употреблено на достижение благороднейшей из всех существующих в сей земной юдоли целей...
Да не пьян ли он? А может, не в себе? Харузек внезапно сменил тон:
- Поистине сатанинская ирония присутствует в том, что Вассертрум из собственного кармана оплатил предназначенное для него снадобье. Вы не находите?
Кажется, я понял, что имел в виду студент, и мне стало не по себе при виде его мрачных, сверкающих лихорадочным блеском глаз.
- Впрочем, оставим это, мастер Пернат, сейчас у нас дела по важнее. Эта дама, что заезжала к вам, была, разумеется, «она»?
Что за странный каприз - совершенно открыто, у всех на глазах, являться с приватным визитом... в еврейское гетто?.. Я стал вводить Харузека в курс дела.
- Похоже, Вассертрум и в самом деле остался на бобах! - прервал он меня радостно. - Имей он какие-нибудь улики, не понадобилось бы ему с утра пораньше вторично обыскивать гнездышко Савиоли. Интересно, что вы его даже не услышали! А ведь эта крыса битый час шуровала в студии...
Удивленный такой осведомленностью студента, я спросил его об этом.
- Вы позволите? - Харузек взял со стола сигару, раскурил ее и только тогда ответил на мой вопрос: - Видите ли, если вы сейчас откроете входную дверь, табачный дым, подхваченный сквозняком, немедленно окажется на лестничной площадке. Сдается мне, это единственный закон природы, который очень хорошо известен господину Вассертруму: на всякий случай он велел сделать в фасадной стене студии маленькое, незаметное отверстие, что-то вроде потайной отдушины, - как вам, наверное, известно, дом принадлежит ему, - и вставить в нее крошечный красный флажок. Теперь, если кто-нибудь входит или покидает помещение, иными словами, открывает дверь, наш смышленый старьевщик, стоя внизу, сразу замечает это, ибо сигнальный флажок начинает трепетать. Замечает это и ваш покорный слуга, - сухо добавил студент, - в случае нужды мне из моего подвального закутка напротив, квартировать в коем мне было в свое время милостиво дозволено все тем же всеведущим провидением Господним, преотлично виден сей кровавый лоскуток. Надо сказать, эта милая шутка с вентиляцией запатентована еще нашими достопочтенными патриархами, однако мне она тоже знакома - вот уже много лет я не спускаю глаз с нашего очаровательного негоцианта с заячьей губой.
