черепа оставалось неизменным; вот они встают из своих гробов и пронизывающей столетия вереницей понуро тянутся мимо: с прямыми, свободно ниспадающими на плечи прядями волос, с завитыми в прихотливые сооружения локонами, коротко стриженные, в напудренных париках и с пышными, стянутыми золотыми обручами шевелюрами - мало-помалу звенья этой потусторонней цепи становятся все более узнаваемыми, пока не сливаются в одно-единственное, последнее лицо - холодный и бесстрастный лик Голема, венчающий генеалогическое древо нашего рода...
Стены, окончательно растворенные едкой тьмой, исчезли, будто их и не было, и тесное пространство моей каморки распахнулось в бесконечность - словно на престоле восседал я в своем кресле посреди бескрайнего космоса, «земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною»
[70], а предо мной - неотступная серая тень с простертой рукой.
И вот глаза мои отверзлись, и увидел я неких чудных видом людей - они обступали нас двумя кругами, пересекавшимися промеж собой так, что образовывали восьмерицу: те, которые стояли в одном круге, были облачены в мерцающие одеяния фиолетового цвета, те же, которые стояли в другом круге, - в темно-красные.
И были пришельцы эти какой-то чуждой, неведомой мне расы - очень высокие, неправдоподобно худые, а лица сокрыты престранными пеленами, переливающимися подобно дивным сполохам полярного сияния.
И замерло сердце в груди моей, ибо понял я: час пробил. И восстал я, и уж потянулся было к зернам - как трепет пробежал по красному кругу... И отдернул я руку, как бы отказываясь от зерен, - и дрогнул на сей раз круг фиолетовый...
И вновь воззрился я на фантом с фосфоресцирующей туманностью вместо головы, который по-прежнему предстоял мне в той же позе, только теперь он был абсолютно недвижим - даже дышать перестал...
Все еще не зная, что делать, я каким-то сомнамбулическим движением поднял руку - и со всего размаху ударил по протянутой ладони призрака, так что красные, крапленные черной экземой зерна рассыпались по полу.
На какое-то мгновение, короткое, как электрический разряд, сознание мое отлетело, и низвергся я в бездну... Сколько продолжалось это падение по земным меркам, мне неведомо - может, действительно один лишь миг, а может, и год, - но пришел я в себя только тогда, когда ноги мои обрели опору...
Серый фантом исчез, равно как и люди из красного круга.
Фиолетовые же фигуры, на мантиях которых вдруг воссияли таинственные золотые иероглифы, сомкнули вокруг меня круг и, безмолвно воздев десницы - меж их большим и указательным пальцами были зажаты те самые выбитые мной из руки призрака роковые зерна, - застыли, словно принося какой-то ритуальный обет.
Потом в оконное стекло забарабанил град, во что бы то ни стало стремившийся отчаянными залпами ледяной картечи завладеть моим вниманием, и оглушительные раскаты грома сотрясли ночной воздух: зимняя гроза бушевала над городом во всей своей безоглядной ярости.
Сквозь завывание бури со стороны реки доносилась приглушенная канонада - это пушки мостовых башен возвещали о вскрытии ледяного покрова на Мольдау. Вспышки молний, следовавшие непрерывно одна за другой, озаряли каморку бледным, призрачным свечением.
Меня вдруг охватила такая безмерная слабость, что колени мои подогнулись, и я принужден был сесть в кресло.
И был мне голос...
- Да пребудет покой в душе твоей! - совершенно отчетливо прозвучало у самого моего уха. - Крепись, для беспокойства нет причин, ибо сегодня «лейл шиммурим»
[71] - благословенная ночь покровительства Господнего...
Но вот гроза стала понемногу затихать, уносясь вдаль, и громовые раскаты сменились монотонным постукиванием града -
редкие ледяные дробинки лениво щелкали по крышам и подоконникам.
Однако смертельная усталость, сковавшая мои обессилевшие члены, не только не прошла, но еще больше усилилась, а посему церемониальное действо, творившееся пред взором моим, воспринималось мною смутно, как бы во сне.
Некто из мерцающего круга торжественно возгласил:
-Тот, коего вы ищете, исшел от мест сих, ибо взят был.
Братия ответствовала ему на каком-то неведомом наречии.
Он же, понизив голос до таинственного шепота, что-то изрек, явно следуя сокровенному ритуалу, - фраза, сошедшая с его невидимых уст, была довольно длинна, однако мне удалось разобрать только имя «Енох», все остальное заглушили треск и стоны вскрывающегося льда, которые порыв ветра донес со стороны реки.
И вот ко мне приступил один из стоявших в круге и, указав на золотые иероглифы, сиявшие на его фиолетовой мантии, спросил, могу ли я прочесть сию надпись.
И когда я заплетающимся от усталости языком пробормотал, что нет, не могу, он простер ко мне свои руки, обращенные ладонями к моему сердцу, и тотчас у меня на груди вспыхнули латинские буквы:
CHABRAT ZEREH AUR BOCHER
[72]
которые стали медленно расплываться, превращаясь в такие же, как у всей братии, золотые иероглифы...
Потом я провалился в глубокий сон, лишенный каких-либо сновидений, - таким беспробудным сном мне не приходилось спать с той самой памятной ночи, когда Шемая Гиллель отверз мои уста...
СТРАСТЬ
Последние дни промелькнули как один миг. Смутная и неутолимая жажда деятельности, судя по всему, уже давно исподволь точившая мне душу неосознанным желанием каких-то перемен, вдруг прорвалась наружу, вспыхнув лихорадочной и неуемной страстью: не в силах ей противиться, с утра до вечера просиживал я за рабочим столом, позабыв обо всем на свете, даже о голоде - кажется, за это время у меня во рту не было и маковой росинки.
В порыве творческого вдохновения мне удалось закончить гемму; чистая, поистине детская радость охватила Мириам при виде этого, наверное, самого удачного моего произведения.
Не осталась в забвении и книга Иббур - инициал «айн», избавленный от порчи, вновь воссиял в своем первозданном виде.
Удовлетворенно откинувшись на спинку кресла, я, устало прикрыв глаза, попытался восстановить в памяти события истекших дней, которые в пылу овладевшей мной страсти остались на периферии моего сознания...
Наутро после той страшной зимней грозы в мою каморку, едва не сбив меня с ног, ворвалась прислуживавшая мне старуха и, задыхаясь от волнения, известила, что ночью обрушился Карлов мост...
Я стоял как громом пораженный: обрушился!.. С чего бы это? Уж не в тот ли момент он рухнул, когда я... когда я... выбил зерна из... из... Нет, нет, лучше об этом не думать, иначе все происшедшее в ту кошмарную ночь оживет вновь, разбуженное моей суетливой мыслью, и, неся с собой смерть, разрушение и хаос, вторгнется в безмятежную «дневную» действительность! И я твердо решил похоронить в своей душе даже память о «ночном», призрачном действе и никогда не тревожить сей ужасный прах, пока он сам не воскреснет для жизни новой.
