Хорек скрипнул зубами и, не удостаивая козью морду даже взгляда, важно изрек:
- Внесите в протокол: под тяжестью неопровержимых улик подозреваемый Пернат сознался в убийстве директора страхового агентства Карла Цотманна.
Бешеная ярость захлестнула меня:
- Каналья! Да как вы смеете?!
Я оглянулся в поисках чего-нибудь тяжелого.
В следующий миг двое ражих шуцманов повисли у меня на плечах и, повалив на пол, натужно сопя, защелкнули на моих запястьях стальные наручники.
Господин Очин чванливо надулся - теперь он поразительно походил на драного, тощего петуха, гордого тем, что ему удалось взлететь на навозную кучу, - и, видимо желая поставить эффектную точку в своем блистательно проведенном «дознании», небрежно бросил в мою сторону:
- Ну тэк как же часы, Пернат? Несчастный Цотманн еще жил, когда вы недрогнувшей рукой сорвали их с цепочки?
Однако бравурного финала не получилось - я уже взял себя в руки и совершенно спокойно велел внести в протокол:
- Эти часы сегодня утром мне подарил старьевщик Аарон Вассертрум.
Серые, затянутые паутиной стены сотряслись от громкого, ликующего ржанья, даже неуклюжая деревянная культя под письменным столом не удержалась - затопала, заскакала и, скрипя от радости, пустилась в пляс с войлочной тапочкой.
ГНЁТ
И вновь мне пришлось идти под конвоем - поникнув головой, я брел в наручниках по вечерним улицам, уже озаренным тусклым светом фонарей, а в спину мне угрюмо пыхтел жандарм, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком.
Уличные мальчишки, свистя и улюлюкая, сопровождали нас до самой тюрьмы, мирные обыватели, вышедшие подышать свежим воздухом, при виде нашей мрачной парочки испуганно замолкали и, уступая дорогу, вжимались в стены домов, привлеченные шумом, из распахнутых окон выглядывали пышнотелые кухарки и, осыпая меня площадной бранью, грозили мне вслед половниками. Еще издали я заметил величественный каменный куб, на фронтоне которого по мере приближения все отчетливее вырисовывалась сакраментальная надпись:
И вот предо мной разверзлись гигантские врата - через несколько минут я оказался в пропахшем кухонным смрадом вестибюле.
Какой-то заросший дремучей бородой служака, при сабле, в форменном мундире и фуражке, но почему-то босой и без брюк - на нем были только не по росту длинные подштанники, подвязанные тесемочками чуть повыше тощих синеватых лодыжек, - неспешно поднялся, отставил зажатую меж колен мельницу, в которой молол кофейные зерна, и велел мне раздеться.
Потом тщательно ощупал мои карманы и, вытряхнув на стол их содержимое, строго спросил, нет ли у меня вшей, клопов или каких-нибудь других паразитов.
Услышав мое твердое «нет», он окинул меня подозрительным взглядом и повторил свой вопрос. С моей стороны последовал тот же лаконичный ответ - в сомнении почесав в
непроходимой чаще своей заповедной бороды, сей дотошный ревнитель санитарных норм вновь ощупал меня с головы до ног - на сей раз глазами - и хмуро приказал снять перстни; только когда и это его пожелание было исполнено, он, похоже, удовлетворился и, сразу утратив ко мне всякий интерес, равнодушно буркнул, что теперь все в порядке и я могу одеваться.
Меня отконвоировали несколькими этажами выше и долго водили путаным лабиринтом пустынных коридоров. Железные двери, с массивными засовами и крошечными зарешеченными оконцами, подсвеченными сверху негасимым и чадным пламенем газовых рожков, тянулись нескончаемыми рядами вдоль стен, сходящихся в далекой перспективе в мутный прямоугольник окна, в нише которого непременно помещался большой серый, запертый на замок ящик.
Крепко сбитый, с солдатской выправкой надзиратель - первое открытое, честное лицо за сегодняшний вечер - отпер одну из дверей и, втолкнув меня в темную, тесную, как гроб, нору, с грохотом задвинул тяжелый засов.
Оказавшись в кромешной темноте, я вытянул вперед руки и, пытаясь сориентироваться на ощупь, осторожно шагнул вперед, но тут же наткнулся коленом на какую-то жестяную посудину, источающую зловонный запах карболки. Наконец мне удалось нашарить что-то вроде дверной ручки - нажав на нее, я очутился в камере...
Вдоль стен, на расстоянии едва ли шага друг от друга, лепилась пара двухъярусных нар с тощими соломенными тюфяками. Под самым потолком - квадратный метр забранного решеткой окна с тусклым отсветом ночного неба.
Отвратительная вонь старой, пропотевшей одежды в спертом воздухе этого склепа казалась совершенно невыносимой.
Когда глаза немного привыкли к темноте, я увидел, что трое нар уже занято - люди в серых арестантских одеждах сидели в классической позе узников: локти уперты в колени, лицо закрыто руками.
Никто не проронил ни слова.
Присев на свободные нары, я уже через несколько минут цепенел в той же позе безысходного отчаяния и ждал, ждал, ждал...
Час, другой, третий...
Стоило мне заслышать доносящиеся из-за железных дверей шаги, и я вскакивал: ну вот, наконец, это за мной, сейчас... сейчас меня отведут к следователю.
Однако всякий раз меня постигало горькое разочарование -миновав мою камеру, шаги удалялись, постепенно затихая в бесконечном лабиринте гулких тюремных коридоров.
Откуда-то издали, как сквозь толщу воды, призрачным, потусторонним эхом моих ушей коснулся мерный бой городских курантов, после десятого удара вновь воцарилась мертвая тишина.
От невыносимой духоты и смрада мне стало нехорошо - чувствуя, что задыхаюсь, я рванул воротничок.
Кряхтя и тяжко вздыхая, заключенные один за другим откидывались на нары и, простершись на чахлых тюфяках, замирали.
- А нельзя ли хоть немного проветрить камеру? - громко воскликнул я, адресуя свой вопрос в обступившую меня темноту, и сам испугался звука собственного голоса.
- Незя, - хмуро и безучастно донеслось из мглы.
Тем не менее я встал и, подойдя к торцовой стене, ощупал ее рукой: на уровне груди имелся какой-то выступ - похоже, доска... нечто вроде полки... так, пара кружек, очерствевшие огрызки хлеба...
С трудом взобравшись на полку, я ухватился за прутья решетки и, приоткрыв окно, приник к щели, жадно вдыхая струившийся оттуда свежий воздух.
Так и стоял я, не сводя глаз с непроницаемой, грязновато-серой пелены ночного тумана, и, даже когда колени начали подгибаться, не лег на нары.
На холодных стальных прутьях проступили капли влаги - казалось, от напряжения, которое передалось им от меня, их бросило в пот.
Должно быть, скоро полночь.
