Почему интеллект так тесно связан со скоростью мышления? Мой отец, Адриан Селигман, был заместителем редактора в Апелляционном суде штата Нью-Йорк. Его работа заключалась в том, чтобы превращать громоздкие и часто неграмотные решения семи судей высокого суда в понятные документы, написанные на юридическом языке, напоминавшем английский. Он делал это невероятно быстро. По словам моей матери Ирен (она была судебной стенографисткой – ее свидетельству можно верить), Адриан мог сделать за час то, на что другим требовался целый день. У него оставалось семь часов, чтобы проверять и совершенствовать свою работу, и, разумеется, конечный результат оказывался значительно лучше, чем у коллег.
Любая сложная интеллектуальная задача – переписывание юридических материалов, перемножение трехзначных чисел, мысленный подсчет окон в доме, где вы выросли, определение того, какой кровеносный сосуд сшивать первым, или того, насколько вероятно, что на вершине следующей горы вас поджидает засада – имеет быстрые автоматические компоненты и медленные сознательные составляющие, которые требуют гораздо больших усилий. Предположим, вы – опытный старший сержант в Афганистане, которому нужно быстро занять господствующую высоту. Вы осматриваете местность и, основываясь на своем опыте, мгновенно понимаете, что свежие следы на земле, полная тишина, не слышно даже животных и птиц – тревожные признаки. Чем с большим количеством компонентов задачи вы справитесь автоматически, тем больше времени останется на сложные вопросы. Теперь у вас есть две минуты на сеанс радиосвязи с базой, и вы запрашиваете последнюю сводку о присутствии на этом участке боевиков врага. Вам говорят, что этим утром жители деревни неподалеку видели трех незнакомцев. Значит, велика вероятность наткнуться на засаду или мину, поэтому вы отправляетесь в долгий путь в обход горы. Две лишние потраченные минуты спасают несколько жизней.
Быстрота мышления сержанта говорит о том, какую часть задачи он уже решил «на автомате». Я сталкиваюсь с этим в серьезных партиях в бридж каждый раз, когда играю (в среднем примерно по три часа в день, через Интернет). За всю свою жизнь я сыграл больше 250 000 партий, и все четырехходовые комбинации из тринадцати карт (в бридже у каждого игрока на руках тринадцать карт четырех мастей) складываются у меня в голове автоматически. Так что если я знаю, что у противника шесть пик и пять червей, то понимаю – мгновенно – что у него или две бубны и нет треф, или две трефы и нет бубен, или по одной карте каждой масти. Менее опытным игрокам приходится просчитывать это, некоторые даже бормочут что-то про себя. Мне, правда, тоже приходилось шептать самому себе «две бубновые и нет треф, две трефы и нет бубен или одна бубновая и одна трефа» – примерно до 100 000 партии. Партия в бридж, как и большинство испытаний в жизни, ограничена по времени. На каждую партию в спортивном бридже вам дается всего семь минут, и чем больше комбинаций вы считаете «на автомате», тем больше времени у вас остается на сложные вопросы и поиск кратчайших путей к победе – простая прорезка, подъем ставки или окончание игры.
Что отличает великого игрока в бридж, великого хирурга или великого пилота от нас, простых смертных, так это то, как много они делают «на автомате». Когда большую часть того, что делает специалист, он делает автоматически, говорят, что у него «сильно развита интуиция» {12}. Поэтому к быстроте я отношусь очень серьезно.
Анджела (чья теория легла в основу настоящей главы) говорит об этом так:
Многие помнят из уроков физики старших классов, что движение тел описывается следующим уравнением: расстояние = скорость × время. Это уравнение определяет то, что влияние скорости и времени независимо и мультипликативно, а не независимо и аддитивно. Если время равно нулю, то какой бы ни была скорость, расстояние тоже окажется нулевым…
Расстояние кажется мне удачной метафорой достижения. В конце концов, что такое достижение, как не продвижение из начальной точки к цели? Чем дальше цель от начальной точки, тем значительнее достижение. Точно так же, как расстояние представляет собой мультипликативный продукт скорости и времени, так вполне убедительным кажется, и что при условии постоянства возможностей достижение есть мультипликативный продукт навыков и усилий. Если не брать в расчет коэффициенты, то достижение = навыки × усилия {13}.
Недостаточные навыки могут быть компенсированы грандиозными усилиями, так же как и недостаточные усилия могут быть компенсированы грандиозными навыками, но только в том случае, если и то, и другое не равно нулю. Далее, результат дополнительных усилий человека с развитыми навыками оказывается выше. Умелый столяр за два часа сделает больше, чем новичок за то же время.
Поэтому важный компонент навыка – то, как много вы делаете «на автомате», что и определяет, насколько быстро вы можете завершить базовые этапы задачи. В молодости я тоже был быстрым, ослепительно быстрым, и начал свою научную карьеру почти с тем же темпом речи, что и Анджела. Во время учебы в университете я рвался вперед и не только быстро говорил, но и быстро проводил исследования. Степень доктора получил всего через два года и восемь месяцев после диплома, а с ней – и раздраженное замечание от Джона Корбита, моего бывшего преподавателя в университете Брауна, о том, что я побил его старый рекорд – три года ровно.
Неторопливость
Однако интеллект и высокие достижения – нечто большее, чем просто быстрота. Что вам дает быстрота, так это дополнительное время для решения неавтоматических компонентов задачи. Вторая составляющая интеллекта и достижений – неторопливость и то, что вы делаете со всем тем дополнительным временем, которое получаете за счет быстроты.
Быстрота мышления имеет свою цену. Я замечал, что упускаю нюансы и «срезаю углы», в то время как следовало бы сделать мысленный эквивалент глубокого вдоха. Я замечал, что скользил по поверхности и бегло просматривал текст, когда нужно было вчитываться в каждое слово {14}. Я замечал, что плохо слушаю других: схватывал, к чему они клонят после первых же нескольких слов, и прерывал. И большую часть времени чувствовал тревогу – скорость и тревога всегда идут рука об руку.
В 1974 году мы взяли на работу Эда Пью, психолога, специализировавшегося на восприятии, он работал над такими точными вопросами, как «сколько фотонов света требуется, чтобы сработал один визуальный рецептор?» Эд был очень медленным человеком. Нет, не в физическом плане (в старших классах выступал за школьную сборную как квортербек
[14]) и слова не растягивал, дело было в его темпе речи и реакции на вопросы. Мы называли Эда «задумчивым».
Эд походил на пенсильванскую реинкарнацию легендарного Билла Эстеса {15}, величайшего теоретика количественного обучения и самого медлительного из психологов, которых я когда-либо встречал. Беседы с Биллом были мучением. Пару лет я работал над изучением снов – в частности, над тем, что дают сны Homo Sapiens, учитывая, что в фазе быстрого сна, длящейся каждую ночь около двух часов, мы лежим неподвижно и беззащитны перед хищниками. Мы с Биллом познакомились на съезде около тридцати лет назад, и я спросил его: «Как вы думаете, в чем заключается эволюционная функция сна?»
