«Иногда все, что нужно, – это время295, – пишет психоаналитик. – Простое ожидание даст пациенту возможность восстановить свое разумное эго. Иногда может возникнуть необходимость радикального вмешательства – психологического или даже медикаментозного… Например, одна моя импульсивная пациентка со склонностями к истерии и депрессии, решив, будто я отвергаю ее сексуальные желания, пришла в ярость и выбежала из кабинета. Это была умная женщина… с опытом беспорядочного полового поведения до несчастливого брака с суровым профессором [Артуром Миллером
[39]]296. Вышеописанный инцидент произошел на четвертом месяце анализа…297 Пациентка была склонна к импульсивному поведению и отыгрыванию подростковой враждебности и неповиновения. Ее мотивация к лечению была достаточно сильной: она испытывала депрессивные настроения, была сексуально фригидной и не могла эффективно работать… На следующий день она вернулась… Она все еще сердилась на мой предполагаемый отказ, однако к середине сеанса я смог приступить к анализу данного материала…
Примерно год спустя при аналогичных обстоятельствах моя пациентка вновь пришла в бешенство. Она отказалась работать над этой проблемой и проявляла свою ярость посредством молчания, обкусывания ногтей и ухода с сеанса… В тот вечер ее муж должен был присутствовать на неком мероприятии, и она отнеслась к этому непредвиденному событию, как к одному из проявлений материнского неприятия
[40]… Пробудившаяся доэдипальная
[41] ненависть к матери вкупе с уходом мужа породили примитивный гнев, злость, оральные чувственные желания и мощную потребность в наказании, которые она не могла сдержать».
Помимо желания скрыть факты неосмотрительности в сексуальном плане, которые могли разрушить его – весьма успешную – карьеру психоаналитика, у доктора Ральфа Гринсона был и другой мотив заставить свою пациентку молчать. Дело в том, что в лечении Мэрилин Монро Гринсон зашел в тупик. Через две недели после ее смерти он пожалуется своему другу и коллеге доктору Мэриэнн Крис, что стал жертвой контрпереноса
[42], который, по его словам, «представлял собой неадекватную реакцию терапевта на своего пациента»298.
Согласно Гринсону, «трудности с эмпатией препятствуют адекватной и своевременной подаче интерпретаций, в результате чего вмешательство кажется бестактным и некорректным… Гнев, сексуальные чувства, скука, сонливость, беспокойство и неудержимый смех» со стороны аналитика – «все это признаки возможного контрпереноса».
Гринсон отмечает, что все люди испытывают перенос. Тем не менее в ходе аналитического сеанса под переносом понимают «переживание пациентом чувств, побуждений, установок, фантазий и защит по отношению к тому или иному человеку», часто аналитику, которые «представляют собой воспроизведение реакций, возникших в отношении значимых лиц в раннем детстве и бессознательно перенесенных на значимые лица в настоящем»299.
О сложностях, с которыми он столкнулся во время лечения Мэрилин, Гринсон пишет следующее: «Если я своим поведением причинял ей боль, она реагировала так, будто это конец света, и не могла успокоиться, пока не восстанавливался мир. Впрочем, мир мог быть и примирением, и смертью. Как следствие, я стал осознавать, что любой отрицательный перенос требовал безотлагательного принятия мер, в результате чего она начала звонить мне в любое время дня и ночи. Я встречался с ней семь дней в неделю: моя пациентка была ужасно одинока. Примерно в это же время она начала избавляться от людей, которые ее использовали».
Что любопытно, именно Гринсон помогал своей пациентке решить, кто пользовался ей, а кто нет. Он посоветовал Мэрилин подружиться с людьми за пределами студии. Не увидев значимых улучшений в ее психологическом состоянии, Гринсон поставил под сомнение использованные им методы: «У меня возникли некоторые опасения, что я выбрал неправильную форму лечения и недооценил силу контрпереноса», который представляет собой «неадекватную реакцию терапевта на своего пациента».
По всей вероятности, поступить этично и отказаться от дальнейшего лечения данного конкретного пациента Гринсону помешали две вещи – его собственное эго и финансовые соображения. После смерти Мэрилин он продолжал брать новых пациентов и «лечить» их, несмотря на осознание контрпереноса.
Существуют убедительные доказательства, что доктор Гринсон устал играть «суррогатного отца» Мэрилин Монро. «Налицо размывание границ взаимоотношений врач – пациент, – отмечает доктор Роберт Литман из группы по профилактике суицидов. – Я никогда бы не предположил, что в этих отношениях было что-то не так. Он буквально усыновил свою клиентку. Такое участие таит в себе реальную опасность»300.
Идея добавления Мэрилин в свою семью оказалась для Гринсона последней каплей и явно была ему не по силам. Мэрилин и без того звонила ему в любое время и приходила на сеансы несколько раз в неделю. Тем не менее, как отметил профессор Дуглас Кирснер, «Гринсон сказал коллегам, что решил предложить свою семью в качестве замены семьи, которой у Монро никогда не было. Если бы он поместил ее в психиатрическую больницу, она бы убила себя раньше»301.
15 августа 1962 года Гринсон написал письмо близкому другу Мэрилин, поэту Норману Ростену. «Я должен был перестраховаться и поместить ее в лечебницу, – признал он, – но это было бы безопасно только для меня, и смертельно опасно для нее»302.
Сын Гринсона Дэнни подтвердил, что после госпитализации Мэрилин в психиатрическую клинику Пейн Уитни в начале 1961 года его отец «пришел к выводу, что терапия не работает. Он не мог положить ее в больницу: все приходили глазеть на нее, что было ужасно, а лекарства в ее случае не помогали»303.
Как утверждает Милт Эббинс, психоаналитик «сказал, что Мэрилин была обречена и сделала бы это в любом случае»304.
По мнению Гринсона, кризис был неминуем. То же заявил и Микки Рудин. В беседе с Дональдом Спото Рудин – юрист Фрэнка Синатры и Мэрилин Монро – сообщил, что отношения Гринсона с Мэрилин «помогли убить его… «Никаких эмоций»… должно быть жестким правилом для любого психоаналитика… Он полностью включил ее в семью… Он все время о ней беспокоился»305.
