— Наверное, надо сообщить в полицию, — сказал Адам.
— Инспектор Мадж, возможно, в театре. Если нет, я позвоню ему оттуда.
— Но Чарльз Шортхаус и его домоправительница тут ни при чем?
— Почему же. Мы ведь останавливались в Уикоме починить крыло, а из Амершема в Оксфорд можно добраться по другой дороге. Так что они могли приехать раньше нас. — Он повернулся к портье: — Вы знаете Чарльза Шортхауса в лицо?
— Нет, сэр, — ответил пожилой портье, оправляя синий костюм с галунами. — Только мистера Эдвина Шортхауса.
Фен вздохнул.
— Тогда надо спросить официанта, который обслуживал их вчера вечером, не видел ли он этого джентльмена сегодня.
Через минуту обнаружилось, что у этого официанта сегодня выходной.
Фен кивнул:
— Теперь нам ничего не остается, как идти в театр.
Глава 14
К их приходу репетиция зашла в тупик. Многие исполнители и оркестранты решили, что сегодня свободный день, и с утра разошлись кто куда в поисках развлечений, какие в будний день мог предоставить Оксфорд. Но поскольку новый Сакс прибыл с завидной оперативностью, — Джордж Грин был грамотный опытный певец, Адам его давно знал, и он ему нравился, — то режиссер Резерстон при отсутствии в оркестре примерно трети музыкантов все же прогнал с ним все мизансцены. Пикок не стал отпускать присутствующих по домам, а объявил перерыв в надежде, что остальные солисты и музыканты все же появятся. Ведь до премьеры оставалось меньше недели.
В зрительном зале горели несколько ламп, но можно было разглядеть великолепную лепнину на потолке и балконы со светящимися часами в центре. В обе стороны от них расходились ложи ярусов с синими бархатными занавесями. Над авансценой в арочном проеме помещалась картина в резной раме с двумя полуобнаженными молодыми женщинами. Сладострастно изгибаясь, они прижимали к губам ангельские трубы.
— Это олицетворение прокторской власти, — заметил Фен, — призывающей университетскую молодежь к добродетели и трезвости.
На сцене Резерстон жаловался Джорджу Грину, новому исполнителю роли Сакса, на поведение подмастерьев в конце второго акта.
— Носятся по сцене как стадо оленей, на которых напал пекинес.
В оркестровой яме тромбонист весьма прилично имитировал полет истребителя на полной скорости, а кларнетист негромко наигрывал джаз.
Джон Барфилд в первом ряду партера поглощал крупный апельсин.
Адам пошел извиниться перед Пикоком за опоздание. Он нашел его за кулисами беседующим с антрепренером Леви, крупным, добродушным австрийском евреем. По-английски он говорил свободно, но с сильным акцентом.
— А, Лангли, здравствуйте, — обрадовался Леви. — Ну что за кошмар у вас тут творится. Schrecklich, gar fabelhalft
[14]. Признаюсь, я терпел этого пьяницу из-за голоса. Думаю, он был второй после Шаляпина. Но теперь, когда с ним кто-то жутким образом расправился, ничего не поделаешь.
Адам представил Фена.
— Но мы выпустим спектакль, — продолжил Леви. — Непременно. — Он погладил Пикока по спине. — Посмотрите, какой у нас замечательный маэстро. А как он держит оркестр. Они делают в точности то, что хочет дирижер. И духовики, — Леви повернулся к Фену, — представляете, духовики, когда он говорит, слушают с раскрытым ртом. — Он рассмеялся. — И контрабасисты тоже. Они вообще грубияны, на концертах перемигиваются с девушками из публики, но с нашим маэстро ведут себя как шелковые. — Леви похлопал по плечу смущенного Пикока, после чего, пожелав всем удачи, откланялся. Ему пора было возвращаться в Лондон.
Начали подходить опоздавшие оркестранты. Трубачи тут же принялись раздуваться, скрипачи и виолончелисты настраивали инструменты.
— Я думаю, скоро можно будет и начать, — произнес повеселевший Пикок.
— Как видите, смерть Эдвина Шортхауса никого здесь не опечалила, — произнес Адам, оглядывая артистов, готовящихся к репетиции.
Фен кивнул:
— Вы знаете, мне даже как-то неловко в такой ситуации искать убийцу.
К ним подошла Джоан Дэвис. Адам их познакомил.
— Я видел вас в роли маршалыни, — сказал Фен. — Это было чудесно. В прошлом году слушал Лотту Леман
[15]. Вы нисколько не хуже.
Джоан улыбнулась:
— Вы мне льстите.
Они помолчали.
— Уже твердо решено, что это было убийство? — спросила она.
— Я в этом убежден, — ответил Фен. — А как полиция, не знаю.
Затем Джоан неожиданно произнесла:
— Профессор, я в смятении. Мне нужна ваша помощь.
— Рад вам услужить, — отозвался Фен. — Тем более что я собирался с вами поговорить. Мы можем отойти?
Джоан подошла к стоящему неподалеку Пикоку:
— Джордж, с какого места мы начинаем?
— С собрания мастеров и песенного состязания, — ответил Пикок.
— Тогда я пока не занята. — Она повернулась к Фену: — Пойдемте ко мне в гримерную.
Фен в свою очередь повернулся к Адаму:
— Вы можете петь и одновременно следить за своей супругой?
— Вполне.
— А зачем следить? — спросила Элизабет. — Со мной будет все в порядке.
— Наверное, именно так ответил Цезарь на вопрос Кальпурнии в мартовские иды
[16]. Так что, пожалуйста, без особой нужды никуда не отходите.
— О чем идет речь? — поинтересовалась Джоан. — Почему с Элизабет что-то может быть не в порядке?
— Я вам скоро объясню, — пообещал Фен. — Надеюсь, ваша гримерная не на последнем этаже? Стыдно признаваться, но я уже не молод. И ноги уже не те. Как говорится: mon beau printemps a fait le saulet par la fenetre
[17].
— Не беспокойтесь, мы уже пришли, — успокоила его Джоан, открывая дверь гримерной.
Комната была такой же, что и та, где встретил свой конец Эдвин Шортхаус, но ее содержимое выглядело, разумеется, совсем по-другому. Фен в очередной раз изумился тому, как женщины могут сделать любой беспорядок симпатичным и уютным. Одежда, косметика, книги, фотографии, разные случайные вещицы…
