Правда, репетиции под фортепиано прошли более или менее гладко. Неприятности начались, когда подключился оркестр. Тогда же случился один инцидент, о котором следует рассказать.
В понедельник репетиция закончилась последней сценой третьего акта. В шесть исполнители разошлись. В репетиционном зале остались лишь Джоан Дэвис и Пикок, чтобы обсудить кое-какие особенности ее партии. В семь они распрощались. Пикок ушел, а Джоан поднялась в свою гримерную одеться. Проходя мимо гримерной хористок, дверь которой была открыта, она увидела следующую сцену: пьяный до невменяемости Шортхаус повалил молодую девушку и пытался ее раздеть. Надо сказать, что в последние дни Эдвин Шортхаус, как говорится, не просыхал, хотя на его исполнении это не отражалось. Пел он всегда великолепно. Девушку звали Джудит Хайнс. Она была хористка и осталась в гримерной, чтобы заняться своим костюмом. Он ей плохо подходил.
Джудит сопротивлялась, но перевес оказался на стороне грузного пьяного Шортхауса. Джоан пришлось вмешаться. Женщина она была крепкая и не из слабонервных. Какие меры Джоан приняла, уточнять не будем. Важно, что Шортхаус успокоился. Повалился на бок и затих.
Джоан посмотрела на девушку, которая судорожно оправляла платье.
— Он вам ничего не повредил, дорогая?
— Нет-нет, спасибо, — смущенно проговорила Джудит. — Страшно подумать, что могло произойти, если бы не вы. — Она вдруг испуганно посмотрела на лежащего Шортхауса. — А он не?..
Джоан усмехнулась:
— Не беспокойтесь, с ним все в порядке. Дышит. Правда, испарения такие, что хоть противогаз надевай, но это уже другое дело. А вы уходите поскорее домой, так будет лучше.
Джудит засуетилась:
— Да, да, я сейчас. — Она замолкла, а затем, запинаясь, добавила: — Не знаю, как вас отблагодарить, но, пожалуйста, никому об этом не рассказывайте. Я вас очень прошу.
Джоан нахмурилась:
— К сожалению, сейчас уже поздно искать Эдвину замену, а то я бы обязательно настояла, чтобы его убрали из труппы.
— Нет, не надо, — проговорила Джудит со странной горячностью. — Мне будет очень стыдно, если люди узнают.
— Стыдно? — удивилась Джоан. — Но вас не в чем упрекнуть, дитя мое.
— Ну просто стыдно… я не знаю. Очень вас прошу, обещайте никому не рассказывать.
Джоан пожала плечами:
— Хорошо, не буду, раз вы так просите. — Она помолчала. — Где вы живете? Я хочу вас проводить, если это не далеко.
— Вы очень добры, но, право, не стоит беспокоиться.
— Пойдемте, — сказала Джоан, — мне полезно прогуляться.
— А что с ним? — Джудит показала на лежащего Шортхауса.
Джоан махнула рукой:
— Пусть полежит, проспится. Правда, потом он снова напьется, но нас это не касается. Надевайте пальто.
По дороге Джудит призналась Джоан, что «ухаживания» Шортхауса начались одновременно с началом репетиций. А ей было неловко слишком резко его отталкивать. Как же, знаменитый певец. Кроме того, у нее есть молодой человек, тоже из хора, но он музыкант. И не простой, а композитор. Недавно закончил работу над оперой, и Шортхаус обещал кое-какое содействие.
— О, моя дорогая, — со вздохом проговорила Джоан, — советом могут помочь многие. И я, и Адам. А вот что касается постановки, то тут надо искать помощи у мультимиллионера.
Возвращаясь в отель «Булава и скипетр», Джоан думала о Шортхаусе. Этот человек планомерно разрушал себя и скоро мог дойти до точки, когда уже не смогут выручить ни голос, ни артистические способности. Конечно, хорошо бы за сегодняшнюю проделку исключить его из труппы, но обещание есть обещание.
В конце концов она была вынуждена его нарушить под давлением обстоятельств, о которых речь пойдет дальше.
Глава 4
Вскоре начались репетиции с оркестром, а с ними и неприятности.
Шортхаус постоянно предъявлял претензии к дирижеру, придирался к любой мелочи, буквально не давал ему работать. Вот и сегодня, не успели начать, как опять что-то случилось.
Адам шумно вздохнул и отправил в рот пластинку жевательной резинки. В зрительном зале на одном из передних сидений Джон Барфилд жадно поедал сэндвич с ветчиной, роняя крошки на жилет. Движения его челюстей заворожили Адама настолько, что он некоторое время пристально смотрел не мигая, пока тот не заметил и не поднял взгляд на сцену.
А здесь опять остановилась репетиция. Эдвину на этот раз не понравился темп.
— Разумеется, мистер Пикок, я уважаю ваше мнение. — Шортхаус говорил тоном, весьма далеким от уважительного, чуть наклонившись в сторону рампы. — Но зачем вы тут делаете такое подчеркнутое акселерандо?
[3] Это совершенно не соответствует настроению Сакса в данный момент.
Джордж Пикок нервно задергал дирижерской палочкой. Ему было явно не по себе.
«И есть от чего», — подумал Адам.
Репетиции «Мейстерзингеров» с участием Эдвина Шортхауса были также тяжелым испытанием для дирижеров много старше и опытнее. Адам жалел Пикока. Удачная постановка «Мейстерзингеров» определила бы карьеру этого способного молодого дирижера, а Эдвин Шортхаус уже сколько дней не давал ему покоя и мотал нервы. В конце концов спектакль может быть загублен. К тому же время шло, а сегодня только начали репетировать третий акт.
Адам наклонился к Джоан:
— Боже мой, неужели Эдвин не может заткнуться хотя бы на десять минут?
Она кивнула:
— Ты же видишь, он делает это нарочно. Ему доставляет удовольствие изводить Пикока. Как жаль, что этот боров такой хороший певец.
— Иначе кто бы его здесь держал, — сказал Адам. — Я думаю, он доиграется, доведет кого-нибудь до смертоубийства.
— …и все же, если вы позволите, я предпочел бы оставить все как есть, — произнес Пикок, стоя за дирижерским пультом. — В этом месте явно необходим дополнительный импульс.
— Хорошо, — неожиданно согласился Шортхаус. — Я буду пытаться следовать вашему ритму. Если, конечно, получится.
— Скотина, — горячо прошептала Джоан. — Презренный осел. У него совершенно нет чувства ритма.
Адам вздохнул:
— Еще одна остановка, и мы сегодня третий акт не пройдем.
Оркестр заиграл снова. Дошли до того места, которое обсуждалось, и Шортхаус опять отстал. Пикок постучал палочкой по пульту, и музыка прекратилась.
— Ну теперь будет веселье, — сказала Джоан.
— К сожалению, мистер Шортхаус, мы в очередной раз оказались впереди вас.
— Мистер Пикок, если мои усилия как можно точнее передать замысел композитора вас раздражают, так извольте сказать об этом прямо, а не путем дешевых насмешек, — резко бросил Эдвин Шортхаус.
