— И средств ему, похоже, тоже не хватало.
— Жалованье Сомерса составляло сто семьдесят фунтов в год, — невозмутимо сообщил мистер Этеридж. — После его смерти на банковском счету осталось не более ста пятидесяти фунтов. Сомневаюсь, что Сомерса могли убить в корыстных целях. Он не оставил завещания, поэтому даже то немногое, что имел, перейдет к его ближайшей родственнице — богатой тетушке из Миддлсборо. Друзей у него не было, врагов тоже. В общем, убийство по личным мотивам маловероятно.
— Как насчет женщин?
— Его сексуальная жизнь была связана с одной молодой особой по имени Соня Делани, манекенщицей из Уэст-Энда, которую он регулярно навещал в выходные дни. Несомненно, здесь имело место чисто деловое соглашение, вряд ли грозившее какими-либо осложнениями.
— Значит, у вас нет предположений, что послужило мотивом для убийства?
— Никаких, — смиренно ответил мистер Этеридж.
Выражение его лица напомнило Фену игрока в крикет, прозевавшего самый легкий мяч.
— Ну, а как насчет Лава?
— Лав, — в голосе учителя прозвучал сарказм, — был автомат, а не человек. — Похоже, мистер Этеридж все еще злился на Лава, что тот не подбрасывал «зерна» на его безупречно работавшую мельницу. — Он и его жена были несовместимы по характерам. Она могла убить его.
— Но не убила.
— Правда? В таком случае он скорее всего раскопал чьи-то мелкие грешки, и кому-то это не понравилось.
— Соня Делани?
Мистер Этеридж покачал головой:
— Про нее он знал.
— И не возражал? Кажется, Сомерс являлся его протеже?
— Лав был пуританином, но не фанатиком. — Мистер Этеридж, уже некоторое время страдальчески морщивший нос, наконец вытащил платок и высморкался с такой силой, точно хотел повторить подвиг Роланда, протрубившего в рог в ущелье Ронсеваль. — Сенная лихорадка, — объяснил он. — Так что я говорил?
— Лав был пуританином, но не фанатиком.
— Вот именно. Он практиковал, так сказать, коммерческое пуританство, касавшееся прежде всего денег. Лав не возражал против того, чтобы Сомерс имел любовницу, но сразу встал бы на дыбы, если бы Сомерс, например, попытался обмануть налоговую службу.
Оркестр заиграл известный вальс из «Веселой вдовы». Коммерческое пуританство, подумал Фен: это хорошо сочеталось с упоминанием «мошенничества» в записке Лава. Впрочем, он сомневался, что мистер Этеридж, при всей его впечатляющей осведомленности, был с ним в полной мере откровенен. Он решил зайти с другой стороны:
— Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?
Мистер Этеридж одновременно и чихнул, и выразил свое согласие. Получившийся в итоге громкий звук заставил вздрогнуть соседей.
— Вот так-то лучше, — пробормотал он, энергично работая платком. — Теперь все прочистилось. Да, спрашивайте, что хотите. Со мной уже говорили насчет отчетов. Если вас это интересует, то могу сообщить, что когда я вышел из учительской в десять часов вечера, Сомерсу оставалось заполнить девяносто семь бланков.
— У вас удивительно точная информация.
— Вы правы, — не без самодовольства согласился мистер Этеридж. — Хотя в данном случае для этого есть веская причина. Вчера после первого урока я спросил у Сомерса, когда он собирается закончить свой отчет. Я знал, что он не успеет вовремя из-за своей руки. Тот ответил, что начнет работу в десять и к одиннадцати сдаст Уэллсу. Я сделал отчеты раньше и перед уходом решил проверить, сколько бланков надо заполнить Сомерсу. Как я уже сказал, их было девяносто семь.
— А какие именно девяносто семь?
Мистер Этеридж пожал плечами:
— Ровно в десять Уэллс унес остальные в свою комнату.
— Прекрасно. Идем дальше. Факт, что Уэллс регулярно обновляет промокательную бумагу и сидит у себя с десяти до одиннадцати часов, был хорошо известен?
— Безусловно.
— А педантичные привычки Лава?
— Они стали притчей во языцех.
— Вы не замечали в последнее время каких-нибудь странностей в поведении Лава?
— Замечал. Буквально вчера я говорил об этом Сомерсу. У Лава постоянно был такой вид, словно кто-то оскорбил его в лучших чувствах. — Лицо мистера Этериджа омрачилось. — Но кто в этом виноват, — добавил он хмуро, — я не знаю. Вряд ли Сомерс.
— Как Сомерс повредил себе руку?
— Упал с велосипеда неделю назад.
— Кто-нибудь видел, как это случилось?
— Человек пятьсот, наверное. Это произошло перед Домом Хаббарда, когда все выходили после первой смены. Сомерс пытался объехать какого-то безмозглого ученика, который не смотрел, куда идет. Вывих был ужасный, я сам видел.
— Сомерс всегда писал черными чернилами?
— Да, с тех пор, как я его знаю.
— Ну, что ж, — задумчиво протянул Фен, — в таком случае…
Шум аплодисментов не позволил ему закончить фразу. Парад завершался. Майор Персиваль слез со своей стремянки. Оркестр покинул трибуну, ученики отправились переодеваться, а зрители начали медленно расходиться.
— Что-нибудь еще? — спросил мистер Этеридж, потирая переносицу, чтобы подавить новый приступ чихания. — А то я уже вижу, как ко мне идет парочка родителей.
— Нет, спасибо. Вы мне очень помогли.
Мистер Этеридж прочистил нос, громко чихнул и с раздражением взглянул на приближавшуюся чету:
— Не понимаю, зачем нужно плодить потомство от таких уродов? Простите. — Он протянул руку подошедшему к нему мужчине. — Ваш сын делает большие успехи. Я уверен, у него прекрасное будущее.
Расставшись с Этериджем, Фен отправился искать сержанта Шелли и застал его на пороге оружейной. Профессор представился, и сержант вежливо приветствовал его. Шелли был профессиональным солдатом, оставившим службу из-за проблем со здоровьем. Старался держаться молодцом, но выглядел неважно. У него были опухшие веки, редкие волосы, бледное лицо с маленькими усиками и, к удивлению Фена, акцент кокни. Говорил он, как многие военные, отрывисто и скупо расходуя слова.
— Я хотел бы задать вам несколько вопросов, — начал Фен. — Полагаю, вы уже слышали о том, что произошло вчера вечером?
— В общих чертах, сэр, от Уэллса.
— Превосходно. Тогда не будем тратить время на объяснения. В обоих случаях использовали револьвер тридцать восьмого калибра, и мы хотели бы выяснить, не могли ли его взять в школьной оружейной.
— Мне это тоже пришло в голову, сэр, поэтому я сюда и пришел.
— Хорошо, тогда давайте зайдем внутрь.
Сержант вынул из кармана ключ и отпер дверь.
Оружейная представляла собой длинное и узкое помещение с затхлым воздухом и почти полным отсутствием дневного света. Даже сейчас, в это солнечное утро, им пришлось включить электрическую лампу. В комнате сильно пахло машинным маслом. Вдоль стен в деревянных стойках пылились какие-то ржавые винтовки. В дальнем конце на полках грудами лежала амуниция: ремни, фляги, рюкзаки. Попавшая в плен муха тщетно билась о мутные стекла. Подошвы обуви Шелли гулко стучали по неровным доскам.
