Дальнейшее развитие событий известно всем: плохо оснащенная, бездарно руководимая армия, захваченная врасплох злобным врагом, который уже давно готовился к войне, потерпела позорное поражение. Столица голодала и была вынуждена сдаться врагу. Потом случилось худшее – братоубийственные бои между коммунарами и правительственной армией, а затем последовало заключение позорного перемирия, лишившее Францию двух провинций… Все это молодой Мопассан глубоко переживал. Эхо тех событий прозвучало в нескольких его новеллах. А в тот момент у него в голове была лишь одна мысль – вернуться к гражданской жизни. Война закончилась, унижение от поражения было пережито. Что ему было делать в плохо подогнанной военной форме, словно она была с чужого плеча? Но появилась опасность, что эту военную форму ему придется носить еще долго: вышел закон о продлении воинской службы до семи лет… Семь долгих лет без свободы, без удовольствий? От такой перспективы по спине побежали мурашки. К счастью, папаша впервые в жизни позаботился о сыне и нашел ему замену, что можно было делать в те времена. И в ноябре 1871 года солдат 2-го класса Ги де Мопассан, к его огромному облегчению, был демобилизован.
Но это было далеко не все. В возрасте двадцати одного года он оказался на парижской мостовой без гроша в кармане, не считая нескольких сотен франков, которые отец не без жалости согласился выплачивать ему ежемесячно. Этого было совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить потребности жадной до жизни молодости. И поэтому Ги обратился к матери, чтобы попросить необходимую, по его мнению, добавку к месячному содержанию. Чтобы разжалобить, он послал ей подробный отчет о своих месячных расходах, начиная с 0,60 франка на стрижку волос и кончая 3,50 франка за стирку белья. Мы узнаем также, что он ежедневно обедал примерно на франк и ужинал за 1,60 франка. А в разделе удовольствий стояла единственная статья расходов, включавшая 4 франка на покупку табака для трубки. И ни малейшего намека на другие расходы, связанные с отношениями с женщинами, без которых ему трудно было обойтись. Не будем забывать, что эти счета предназначались матери, и хотя она могла проявить снисходительность, но стыд запрещал ему быть слишком откровенным. В этот момент жизни молодой человек принял решение – он станет литератором. Первые его опыты были в поэзии, но по совету Флобера он обратился к прозе. Когда Мопассан спросил у Флобера, какие ближайшие перспективы могла ему открыть литература, автор «Мадам Бовари» был непреклонен: «Слишком рано!»
Это означало, что ему надо было найти работу, которая помогла бы выжить. Поскольку у него не было средств, чтобы продолжить изучение права, а работа нужна необременительная, у него возникло одно решение – стать служащим. После нескольких тщетных попыток устроиться, при поддержке друга семьи, адмирала де Соссе, в марте 1872 года Ги устроился без денежного содержания гражданским служащим в Морское министерство. И только спустя год он стал получать зарплату: сто двадцать пять франков в месяц и ежегодное вознаграждение в размере ста пятидесяти франков. Это позволяло не умереть с голода в ожидании, что литературные труды принесут ему славу и богатство.
Как же выглядел молодой Мопассан, когда начал активную жизнь? Племянница Флобера Каролина Комманвиль рассказывает нам, что он был «красивым парнем среднего роста, широкоплечим, с красиво посаженной головой и чертами лица юного римского императора. Он был очень прилежен во всех физических упражнениях и… немного самовлюблен. Каждое утро он входил в Морское министерство с выражением каторжника на лице…» Действительно, сидеть целый день взаперти среди мрачных стен министерства, долгими часами листать пыльные папки – это должно было быть настоящим испытанием для молодого нормандца, привыкшего дышать морским воздухом, любоваться природой, заниматься физическими упражнениями. Первый год парижской жизни был очень трудным. Письма, которые он посылал матери, продолжавшей жить в Этрета, были похожи скорее на просьбы о спасении: «Небо совершенно голубое, – писал он, – однако я никогда не находил до сегодняшнего дня такое различие в свете между Этрета и Парижем. Мне кажется, что я ничего не вижу, словно на глаза мои наброшена вуаль. Как было бы здорово искупаться в море! Здесь повсюду ужасно пахнет. Думаю, что по сравнению со зловонием парижских улиц запах твоей плиты намного слаще. Мой начальник стал более ворчливым – настоящий чертополох… Сейчас половина пятого, я пришел на службу в полдень, а мне уже кажется, что я тут заперт по крайней мере уже десять часов…»
[73] Однако спустя несколько лет, став уже известным писателем, Мопассан нашел много очарования в столице, о которой так плохо отзывался.
Помимо того что работа бумагомарателя не представляла никакого интереса, его раздражали коллеги. Несчастные «призраки», потерявшие собственные лица за годы вялотекущей работы, они, казалось, блуждали по коридорам министерства в ожидании, что отставка поставит официальную печать на их желании ничего не делать. И все же Мопассан извлек пользу из тех мрачных лет, изобразив в некоторых своих новеллах красочные персонажи этих чинуш.
Малейший повод был для него хорош, чтобы сбежать оттуда. Как только Ги добивался отпуска на несколько дней, он мчался в Этрета, а если времени было немного, уходил на пешие прогулки. Так, в одно из воскресений он прошел более шестидесяти километров по долине реки Шеврез, что говорит о его хорошем физическом состоянии.
Несмотря на то что он прилагал все силы, чтобы в глазах начальства выглядеть прилежным служащим, он очень скоро научился изображать видимость работы, в то время как на самом деле занимался совершенно другим – литературой. Он почувствовал себя наверху блаженства, когда одна из его сказок, «Рука трупа», была напечатана в лотарингском альманахе «Понт-а-Мюссон»
[74]. Конечно, особенно радоваться было нечему, но это был первый знак благосклонности судьбы.
Ну а пока, в ожидании признания, ему приходилось волей-неволей изображать свое присутствие в министерстве. К счастью, едва наступал субботний вечер, начиналось время свободы, огромной радости, безудержной, безграничной. Для Ги свобода звалась Сеной. Он плавал по реке, ловко управляя лодкой, с потным торсом под майкой в сине-белую полоску. Он был адмиралом флотилии лодочников под красочным названием «Общество трещоточников», которое вскоре стало называться «Обществом котов». Мопассан был вожаком этих горлопанов, драчунов, волокит, он был заводилой. «Моей великой, моей единственной, моей всепоглощающей страстью в течение десяти лет была Сена. Ах, эта прекрасная, спокойная, переменчивая и вонючая река, полная миражей и нечистот…» – восклицал он.
Они высаживались на берег близ какого-нибудь кабака, где пахло тиной и жареным мясом… Аньер, Аржантей, Буживаль, Безон, много было таких остановок на пути поисков экзотики. Для Мопассана обетованная земля находилась в Шато, в бане под названием «Лягушатник». Он потом описал это заведение с тем реализмом, секрет которого был ему прекрасно известен: «Место это пропитано глупостью, пахнет подлостью и базарной галантностью. Там струится запах любви, и люди дерутся за “да” или “«нет”». Девицы, с которыми он имел дело в конце недели, были не против, чтобы переходить из рук в руки. Они принадлежали всем, а следовательно, никому, они возбуждали его желание снова и снова. Без всякой скромности он признается: «Мне бы хотелось иметь тысячу рук, тысячу губ и тысячу… темпераментов, чтобы иметь возможность обнять одновременно всю эту армию очаровательных и ничего не значивших созданий…»
