А если бы я с вами все же о любви заговорил,
Как знать, голубоглазая брюнетка, что бы вы сказали?
Любовь людей, известно, мучит и лишает сил,
Безжалостна она, вы от нее уже немало пострадали.
Ведь я, возможно, наказанье заслужить за это мог…
Но я для счастья не рожден, блаженства боги мне не дали
В объятьях ваших умереть и жить у ваших ног…
Но ждал Мюссе совсем недолго. Мадам Жобер не заставила себя долго упрашивать, но повела себя довольно оригинально: она послала поэту письмо, где были нарисованы часы, показывавшие «три часа». На следующий день Мюссе без опоздания пришел пожинать плоды победы. Но их отношения не смогли долго противостоять скандалам, упрекам, переменам настроения поэта, что было свойственно его любовным связям. И Каролина посчитала разумным закончить этот любовный роман. Но сделать это было непросто: с Мюссе порвать нелегко. Влюбленные снова сошлись благодаря нескольким стихам, в которых легко угадывалась молодая женщина. Этого вполне хватило, чтобы снова ее завоевать. «Я готова все бросить и пожертвовать собой ради вас, – написала она ему. – Достаточно будет одного вашего слова. Теперь я не боюсь этого сказать. Вы заставляете меня плакать оттого, что вы меня любите».
Но эти чувства не повлияли на творчество поэта, даже наоборот: появление «Ночей» и «Исповеди сына века» говорит о его необычайном вдохновении. Более того, пересмотрев свою жизнь, он решил забросить разгульную жизнь. И был верен своему обету… несколько недель… Несколько недель лета 1836 года, в течение которых его жизнь освещала новая женская улыбка. Он познакомился с Луизой Лебрен… через окно. Через улицу Гренель они из окон вначале улыбнулись друг другу, потом обменялись знаками и в конце концов встретились. Луиза была наполовину театралка, наполовину гризетка. Сама того не ведая, она, вероятно, своей ласковой улыбкой и ровным характером помогла Мюссе сочинить «Августовскую ночь».
Но она исчезла из его жизни столь же незаметно, как и вошла в нее. Поэта уже ждало новое любовное приключение, неожиданное с его стороны, поскольку героиней его стала девушка двадцати пяти лет – со столь молодыми дамами он не имел обыкновения встречаться. Ее для него приготовила – именно это слово и подходит – Каролина Жобер, ставшая к тому времени бескорыстной и проницательной подругой Мюссе. Она знала о его потребности любить и познакомила со своей юной кузиной Эмэ д’Альтон, которая, как она решила, полностью соответствовала мечтам молодого человека. Мюссе сразу же ею увлекся, а портрет девушки, им набросанный, оправдывает это чувство: «Белокурые волосы, глаза цвета лазури, розовые щеки, тонкий носик, как у бюста греческой богини любви, красные губки, из которых между двумя рядами жемчужин прорывается свежее и томное дыхание, хорошо очерченный подбородок, длинная и гладкая шея…»
Он был очарован, но и сам умел, как никто другой, очаровывать и находить те слова, которые не могли не тронуть сердце девушки… Эмэ было двадцать пять лет, она была полна нетерпения. Девушка потеряла голову, получая такие записки: «О, прекрасный ангел, твои письма сводят меня с ума… Тысячу раз целую твои губы, твое тело, твое сердце…»
Эмэ с головой окунулась в любовь, без расчета, без оглядки… Чтобы иметь возможность вволю заниматься любовью, эти голубки́ летом 1837 года устроились в квартире, которую Мюссе снял на улице Тронше. Именно там он готовился встретить каждодневное тихое счастье, но оно было ему недоступно: поэт нуждался в бурях, сценах, театральных поворотах событий, а не в тихой семейной жизни. К тому же Эмэ начала излечивать его от прошлых увлечений: игры, спиртного, разврата, а Мюссе этого как раз и не хотел, подобно больному, любящему свою болезнь: в ней он черпал свое вдохновение. Поэтому он отбросил саму мысль о браке: «Одно мне совершенно ясно, – признался он Эмэ, – я не способен сделать тебя счастливой и наполнить твою жизнь». Будь он откровеннее, мог бы перевернуть фразу и сказать: «Ты не сможешь сделать меня счастливым и наполнить мою жизнь». За этим признанием по всей логике должно было последовать расставание, но у Мюссе ничто и никогда не было окончательным. Он хотел иметь возможность встречаться с Эмэ, когда ему заблагорассудится, не принимая на себя никаких обязательств и следуя только своему желанию. Это был эгоизм или непоследовательность? Несомненно, и то и другое. Но не стоит применять к поэтам те же мерки, что и к обычным людям. Альфред прекрасно знал о своих недостатках и исповедался о них с прямотой, граничившей с цинизмом: «Я слишком слаб, чтобы принимать окончательные решения, – написал он несчастной Эмэ. – Если бы я решился их принять, не смог бы сдержать своего слова. Я смог бы геройски держаться первые две недели, а затем моя отвага улетучилась бы вместе с моей безопасностью…»
А именно этой безопасности ему и не хватало: стоило Бюлозу прислать ему деньги, как они моментально исчезали, и директор Revue des Deux Mondes вынужден был требовать от поэта новых новелл, рассказов, стихов, вынуждая Мюссе постоянно писать, чтобы отчитаться за полученные и истраченные авансы.
Финансовые затруднения все же не заставили его изменить свой уклад жизни. Он по-прежнему наведывался в места получения удовольствий и иногда прибегал к продажной любви… При всем этом Альфред продолжал сохранять в своей жизни Эмэ д’Альтон в качестве некоего спасительного круга. В любовных делах у него появилось новое увлечение, можно даже сказать, двойное увлечение, поскольку он влюбился сразу в двух очаровательных особ, в двух очень талантливых женщин – певицу Полину Гарсия
[113] и актрису Рашель, которая впоследствии затмила своим искусством всех современниц. Удивительный факт, но на сей раз он сам сделал этот выбор: Полине и Рашель было по семнадцать лет, в то время как ему самому было уже под тридцать. О них он написал восторженную статью, опубликованную 1 января 1839 года в Revue des Deux Mondes, но не дождался от них благодарности, на которую рассчитывал. Полина Гарсия думала только о своей профессиональной карьере и не обратила никакого внимания на романтические всхлипывания поэта. Что же касается Рашель, то она высоко ценила талант Мюссе, но отказалась играть в его пьесе. Она желала играть только в пьесах умерших авторов, слава которых была проверена временем. Поскольку ни певица, ни актриса не сдались, Мюссе оставалось только снова изобразить трагедию чувств. И он сделал это, как и положено, в стихах:
Уж лучше памяти совсем лишиться,
Чем с этой сладостной мечтой расстаться,
Мой гений лишь в тебе сумел родиться,
А пыл мой мог в твоих глазах читаться.
После этой двойной неудачи, на самом деле ничуть его не огорчившей, он снова вернулся к милой Эмэ, всегда верной, всегда готовой его принять: «Милое дитя, прости меня за то, что так долго не отвечал тебе. Благодарю за доброе письмо. Называй любовью или дружбой чувство, которое я к тебе испытываю и всегда буду испытывать. Разницы в этом я никогда не увижу». И тут он заболел, причем так серьезно, что у его постели собралась вся семья. Когда Мюссе поправился, то обнаружил, что болезнь оставила свой след на его лице: он уже не был блестящим молодым человеком, соблазнительным денди, которым восхищались в салонах:
