Дальнейшее развитие событий предугадать было не трудно: по клеветническому доносу в июне 1792 года герцог был арестован и брошен в тюрьму в Орлеане. Графиня незамедлительно примчалась в этот город и составила для любимого план побега, но рыцарский характер герцога снова заставил его отказаться от этого предложения. Хотя он и не питал иллюзий относительно того, что его ожидало. Революционному трибуналу даже не пришлось добавлять к списку своих заслуг еще одну жертву: этим занялась чернь. 9 сентября, когда Бриссака и нескольких других арестованных везли в Париж через Версаль на телегах со связанными руками, на тюремный эскорт напала разъяренная толпа. Герцог отчаянно защищался, но силы были неравны. Он был забит насмерть, тело его растерзали на куски, один из нападавших размахивал его головой, словно боевым трофеем… Спустя несколько часов, в Лувесьене, мадам Дюбарри, ожидавшая в страхе новостей о любимом, услышала шум, увидела, как в саду появилась беснующаяся толпа, потом услышала сильный удар: к ее ногам упала голова несчастного Бриссака, которую швырнул один из нападавших… Ночью она похоронила голову любимого человека. Несмотря на то что до него у нее было множество мужчин, потеря герцога до глубины души потрясла бывшую «королеву сердца».
Опасность, которой подвергались «бывшие», с каждым днем становилась все явственнее. Ужасный «закон о подозрительных лицах», позволявший арестовывать без всяких доказательств любого человека, заподозренного в контрреволюционной деятельности, уже начал приносить свои кровавые плоды. В тюрьмах во время сентябрьской бойни погибли сотни невинных жертв. Разве графине не суждено было пополнить этот скорбный список? И тогда Провидение предоставило ей шанс спастись, которым она, к сожалению, не смогла, по непонятной слепоте, воспользоваться. В Лондоне дело о драгоценностях развивалось в благоприятном для нее направлении, но ход следствия снова потребовал ее личного присутствия в Англии. Желая действовать в рамках закона, она запросила паспорт, который выдал ей министр иностранных дел Лебрен, что впоследствии стал консулом при Наполеоне Бонапарте.
В Лондоне графиня повела свое дело решительно, но надо было проявить терпение, поскольку английские судейские не спешили его завершить. Маркиз де Буйе
[115], встретивший Жанну в Лондоне, нарисовал ее живой портрет:
«Слишком известная мадам Дюбарри была в то время в возрасте примерно сорока семи лет. Однако, несмотря на то что свежесть и блеск ее чар уже давно исчезли, оставалось еще достаточно следов, чтобы догадаться, какое они производили действие. Можно было увидеть ее большие голубые глаза, полные самого нежного очарования, ее прекрасные русые волосы, красивый рот, округлившееся лицо, ее благородную и элегантную талию, которая, хотя слегка и пополнела, но еще сохранила гибкость и грацию…»
Г-н де Буйе был также очарован исполненными сострадания словами, которыми она обрисовала ужасное положение Людовика XVI и Марии Антуанетты, хотя «и тот и другая так жестоко обошлись с ней при восшествии на престол. Она не могла не думать об их несчастье и оплакивала их долго и искренне».
В Лондоне графиня узнала о казни короля. Как и вся французская колония, она восприняла эту новость очень болезненно. И все же ни это печальное событие, ни нависшая над ней самой угроза – ее имущество в Лувесьене было опечатано, – ни сообщение о том, что вскоре она могла получить назад свои драгоценности, не смогли удержать ее от того, чтобы сунуть голову в пасть к льву. Несмотря на рассказы прибывших из Парижа людей об убийствах, совершенных во имя революции, каким должно было быть ее ослепление, чтобы Жанна приняла решение вернуться во Францию? Безусловно, объяснением этому может быть то неисправимое чувство невиновности, которое было в ее душе… несмотря на ее бурную жизнь и всевозможные перипетии в прошлом… Чувство, которое граничило с явным непониманием сложившегося положения – вернувшись домой, мадам Дюбарри продолжала вести светский образ жизни, что никак не могло кончиться добром. Грейв, тот тип, что шпионил за ней в Лондоне, вернулся во Францию и продолжил преследовать Жанну своей ненавистью. Результат его клеветы не замедлил сказаться: в начале июля ей было предписано оставаться в замке под присмотром вооруженной охраны. На жаргоне, столь милом для того времени устных заявлений, Грейв разоблачил Дюбарри – именно так ее стали называть, каковая «посредством своего богатства и своих ласк, которым она научилась при дворе безвольного и беспутного тирана, сумела усыпить бдительность людей, не имеющих опыта ведения оных интриг, и не подчинилась Декларации прав человека».
Тут конечно же можно было бы спросить, какое отношение ко всему этому имела Декларация прав человека, но галиматья революционного новояза логике не поддается. Жанна с этим была не согласна и решительно отбивалась, опровергая пункт за пунктом выдумки своих обвинителей. И так умело, что комиссары департамента Версаль согласились с тем, что совершили ошибку: графиня получила свободу передвижения. Уверенная в том, что покончила с выдвинутыми против нее обвинениями, Жанна воспользовалась свободой… чтобы снова броситься в любовное приключение! В очередное! Новый избранник, шестидесятилетний герцог Роган-Шабо, был страстно влюблен в даму своего сердца, а та, по всей видимости, разделяла его чувства. Значит, Бриссак уже получил отставку? Безусловно нет, но для Жанны любовь была так естественна, что долго жить без нее она не могла.
Увы, для Жанны это была лишь короткая передышка. Грейв не сложил оружия, и 22 сентября он добился у Комитета общественного спасения разрешения лично арестовать ее. Препровожденная в тюрьму Сент-Пелажи, Жанна особо не волновалась: совесть ее была чиста, она никогда не пыталась эмигрировать, никогда не злоумышляла против новой власти, хотя в душе и оставалась роялисткой. Уверенная в своей правоте, она привела в свою защиту ясные аргументы, но чего стоило право во времена, когда истина и справедливость были растоптаны? 7 декабря 1793 года графиня предстала перед Революционным трибуналом. Слушание вел Фукье-Тенвиль, и в этом слушании недоверие сливалось с клеветой. Свидетели послушно подтверждали все домыслы государственного обвинителя: бывшие слуги графини добавили свои вымыслы к клевете суда. Хотя Жанна очень много им помогала…
Эта пародия на правосудие, как того и следовало ожидать, закончилась вынесением смертного приговора. Услышав решение суда, несчастная потеряла сознание, и жандармам пришлось на руках отнести ее в камеру.
Исполнение приговора было намечено на утро следующего дня, та ночь стала для Жанны ночью отчаяния. Проплакав несколько часов подряд, она вдруг схватилась за промелькнувшую в голове мысль, как потерпевший кораблекрушение хватается за обломки: в саду замка Лувесьен Жанна зарыла часть своих драгоценностей, которые уцелели после ограбления. Она лихорадочно принялась составлять их опись. Она решила отдать эти драгоценности народу… в обмен на свою жизнь. Увы, сделка не удалась: драгоценности были конфискованы, а жизнь ее они спасти не сумели.
Спустя несколько часов повозка доставила Жанну к месту казни. Бедная женщина надрывалась в крике, боролась, визжала от отчаяния. На эшафот ее пришлось нести на руках. И тогда в последней попытке Жанна повернулась к палачу с такой вот просьбой: «Еще одно мгновение, господин палач!»
