Конечно, большую часть времени занимало обсуждение тех вопросов, которые вызвали разногласие в департаментах. Обычно выступали представители двух сложившихся мнений, а также руководители ведомств, внесших законопроект и выступавших против его принятия (ведь единодушия среди министров не наблюдалось). После выступлений чиновники Государственной канцелярии производили «отобрание голосов». Они обходили членов и спрашивали их: «Вы, ваше высокопревосходительство, с министром таким-то или против?» Такая постановка вопроса была тем более оправданна, что многие сановники законопроекта не читали, собственного мнения на его счет не имели, а в некоторых случаях по старости утратили всякую работоспособность (например, как бывший министр юстиции Д. Н. Набоков или генерал-адъютант И. С. Ганецкий). Сам служивший в Государственной канцелярии В. И. Гурко вспоминал генерала от кавалерии А. Н. Стюрлера, который заявил подошедшему к нему чиновнику, что он будет голосовать вместе с большинством. Почтительное замечание, что большинство пока еще не сложилось, Стюрлер отказывался понимать: «Я вам говорю, что я с большинством». Министры же обычно вступали в дискуссию лишь тогда, когда обсуждавшийся вопрос непосредственно затрагивал их ведомство.
В 1881–1905 гг. председателем Государственного совета был великий князь Михаил Николаевич, сын Николая I и брат Александра II. Он сменил в должности старшего брата, великого князя Константина Николаевича, может быть, самого влиятельного деятеля предыдущего царствования. Константин Николаевич, человек, безусловно, умный и одаренный, был тем не менее жестким и порой даже деспотичным председателем. Он стремился подчинить своей воле Государственный совет. Михаил Николаевич был совершенно другим. Обычно он не вмешивался в ход дискуссии. Молчал, внимательно слушал и даже не резюмировал сказанное. Так же себя вели и сидевшие рядом с ним великие князья. Михаил Николаевич побаивался племянника, Александра III, часто не решался обращаться к нему с просьбами. В отличие от старшего брата, Константина Николаевича, почти никогда не отстаивал позицию Государственного совета. Иногда пытался узнать у царя, что тот думает по тому или иному вопросу, который только предстояло обсудить. Это объяснялось тем, что великий князь боялся разойтись с императором, не быть поддержанным им. Однако не всегда надежды Михаила Николаевича оправдывались. Порой Александру III нечего было ответить дяде. У него чаще всего не было готового решения. Он полагался на меморию, в ходе чтения которой надеялся выяснить для себя вопрос. Великий князь не защищал позицию большинства Государственного совета и по другой причине. Михаил Николаевич был довольно равнодушен к государственным делам. Они затрагивали его «за живое», лишь когда касались личных интересов или же били по самолюбию председателя. Характерно, что порой он опаздывал на заседание Совета, предпочитая ему парад или военный праздник.
Впрочем, далеко не все «рядовые» члены Государственного совета отличались дисциплинированностью. Некоторые являлись на его заседания довольно редко, например И. И. Воронцов-Дашков. Д. А. Толстой предпочитал не ходить на заседания департаментов. На это он испросил разрешение у императора. По словам министра внутренних дел, перед ним стоял выбор: заниматься текущими делами министерства или же сидеть на заседаниях Совета. Александр III разрешил Толстому являться непосредственно на заседание Общего собрания, намекнув, что мнение министра в любом случае будет утверждено.
В 1880-е гг. в Государственном совете были свои ораторы, чьи выступления с интересом ждали. А. А. Половцов высоко оценивал речи самого Д. А. Толстого, при всем критическом к нему отношении: «Бледный, тощий, на вид полумертвый Толстой говорит всегда очень просто, со знанием дела, никого не задевает, но язвительно огрызается, если его заденут». По общему мнению, удачно выступал К. П. Победоносцев, который в «речи своей достигает той простоты, которая почитается верхом совершенства. Говорит он плавно, естественно, в его речи нет ничего напыщенного, изложение несколько дидактично, но весьма привлекательно». Д. М. Сольского Половцов сравнивал с античным ритором, готовым говорить на любую тему. Он выступал умно и интересно, хотя выводы, к которым он приходил, представлялись весьма отвлеченными тем, кто непосредственно знал обсуждавшееся дело. Обычно ярко выступал министр государственных имуществ М. Н. Островский, который, правда, не вызывал симпатий Половцова
[14]. Лестных оценок государственного секретаря заслужил М. Е. Ковалевский. Успешен на ораторском поприще был А. А. Абаза, который «говорит очень хорошо, соблюдая столь важную в парламентских прениях вежливость, не щадит противника, когда дело идет о выигрыше дела. Говорит сдержанно, обдуманно, почти всегда одерживает победу».
И все же для большинства сановников публичные выступления вызывали заметные трудности. Министр иностранных дел Н. К. Гирс выступал уклончиво, при этом на плохом русском языке. Военный министр П. С. Ванновский и вовсе молчал. Так же себя вел М. С. Каханов. И. И. Воронцов-Дашков предпочитал крутить ус. Н. И. Стояновский «болтал без умолку и при этом без всякого изящества формы». Также и С. А. Грейг утомлял всех своих многословием. Председатель Департамента законов Е. П. Старицкий выступал по существу, но «не рельефно», кроме того, фактически не делая заключения. Министр финансов Н. Х. Бунге говорил хорошо, но терялся при сильном натиске: ему не хватало характера, а главное, уверенности в себе. Э. Т. Баранов выступал лишь по экономическим вопросам и не всегда продуманно. Про А. М. Дондукова-Корсакова Половцов с ехидством отмечал, что у него «каждая речь есть страница из его биографии».
Со временем состав Государственного совета менялся. В нем появлялись новые герои: И. А. Вышнеградский, Н. А. Манасеин, Н. В. Муравьев, В. К. Плеве… Пожалуй, ярчайший из них – министр финансов С. Ю. Витте. Согласно воспоминаниям сотрудника канцелярии Комитета министров П. П. Менделеева, «красотой, плавностью речи его не отличались. Говорил без всяких ораторских приемов, просто, большей частью спокойно, несколько даже скрипуче, иногда подыскивая слова, порою нескладно, словно переворачивал тяжелые жернова. Нередко попадались у него довольно грубоватые, не совсем культурные выражения. Бывал и резок. Не гнушался прибегать в некоторых случаях и к лести. Но речь его, всегда содержательная, чуждая общих мест, неизменно захватывала слушателя глубиной, оригинальностью мысли, яркостью образов, неотразимостью доводов».
СЕРГЕЙ ВИТТЕ
Даже его внешность удивляла. Высокий, грузный, с развалистой походкой, в чем-то даже неуклюжий. На это обращали внимание все современники. Как вспоминал хорошо знавший его П. П. Менделеев, «огромного роста, нескладно скроенный, некрасивый мужчина со странно приплюснутой переносицей, с хитрым, даже плутоватым выражением глаз». Голос сиплый, скрипучий, говорил с очевидным южнорусским акцентом. Его неправильная и даже неграмотная речь «резала» петербургское ухо. В общении же был фамильярен, груб и резок. Не стеснялся в выражениях. «Исключительная простота в обращении. Никакой натянутости, театральности. Ничего от облика сановного бюрократа».
