Нечасто Победоносцев был столь решителен, как в тот день. Или как это было спустя полтора месяца, когда обер-прокурором Св. Синода был написан «Манифест о незыблемости самодержавия». В действительности Победоносцев часто колебался, менял свою точку зрения. Все признавали его ум, образованность, литературный талант. Он мог блестяще раскритиковать любой законопроект, любую инициативу, но не мог ничего предложить своего. Многие современники вспоминали его скорбящим и ужасавшимся, удрученным и недовольным. Он все делал для охранения порядка и в то же самое время полагал революцию неизбежной.
Как-то чиновник Министерства финансов В. И. Ковалевский ехал с ним в одном купе поезда в Царское Село: «Обер-прокурор имел презабавный вид. Тощая, мумиеподобная фигура сидела в полудреме, устремив неподвижно глаза на большие пальцы рук, описывавшие круги один около другого. Пальцы периодически разжимались, чтобы подбирать обильно скоплявшиеся в углах рта капельки. В довершение всего – частое посвистывание сусликом. Я долго крепился. Наконец меня охватил неудержимый хохот. Как ни кусал я губы, как ни щипал ноги, ничто не помогало».
К. П. Победоносцев скончался в Петербурге в 1907 г.
* * *
Разворот 1881 г. не был исключительно российского происхождения. Вся Европа конца XIX в. переживала своего рода «консервативный поворот», который в России совпал с переосмыслением опыта великих реформ, а также с колоссальным потрясением 1 марта 1881 г. С. Ю. Витте в записке от 9 октября 1905 г., подводя итог последней четверти столетия, писал: «В 1881 и 1882 гг. произошел поворот в самом мыслящем обществе, и правительственная реакция имела успех только потому, что ответила запросу общественного настроения. Почему произошел поворот, – останавливаться на этом теперь не место. Нельзя лишь забывать, что в тот момент научная мысль всего мира была на нисходящей половине волны. Конституционализм подвергался суровой критике. Социалистические тенденции громко протестовали против индивидуальной свободы. Экономические проблемы заглушали правовые. Абсолютизм не встречал теоретического отрицания».
Конечно, за эту четверть столетия изменилась Россия: иными стали общество, экономика, культурная жизнь страны. Однако это лишь в малой степени относится к сфере политики. В 1881 г. многие ждали революции. В 1905 г. она уже «катилась» по России. Сравнительно стабильные 25 лет обернулись масштабным политическим кризисом, который поставил точку в истории монархического единовластия в стране.
Но было ли вообще это единовластие? Что представляла собой политическая система в 1881–1905 гг.? Как принимались решения в этот период? Какова бы роль монарха и его ближайших сотрудников?
Царь. «Правда воли монаршей»
Александр III, как и его предки, венчался на царствование в Московском Кремле 15 мая 1883 г. Когда куранты пробили девять, императорская чета вышла на Красное крыльцо. Александр III и императрица Мария Федоровна трижды поклонились многотысячной толпе, собравшейся на Соборной площади. Раздалось оглушительное «ура». Процессия двинулась в сторону Успенского собора. Над императором и императрицей держали золотой балдахин. Сановники несли регалии царской власти: корону, скипетр, державу, государственное знамя, щит и меч. Рядом шли гренадеры в форме 1812 года. Раздался удар большого колокола с колокольни Ивана Великого. Его подхватили все московские храмы. Начался бесконечный перезвон. Хор в пятьсот человек пропел гимн «Боже, царя храни». У дверей храма Александра III встречали митрополиты и архиепископы. Началась долгая церковная служба. И наконец, один из митрополитов снял с красной подушки корону и передал ее императору, который в свою очередь надел ее себе на голову. А затем взял вторую корону и надел ее на голову коленопреклоненной супруге. После этого царь подошел к иконостасу, взял чашу из рук митрополита и принял причастие. Ведь, будучи главой церкви, император причащался сам. Вновь зазвонили колокола, раздался пушечный салют. Коронация закончилась. Начался праздник, который продолжался три дня. Он вместил в себя балы, банкеты, раздачу подарков народным массам. 26 мая, как раз в ходе коронационных торжеств, был освящен храм Христа Спасителя в Москве, сооруженный в честь победы России в войне 1812 г. Это положило конец многолетнему строительству, начатому еще в 1839 г.
В те дни в «высших сферах» очень волновались за жизнь царя. Казалось, из-за любого угла мог выскочить «нигилист» с бомбой. И не спасли бы расставленные по всему пути императорского кортежа солдаты или же 23 тыс. крестьян, добровольно взявшихся охранять Александра III. И все же отказываться от пышных церемоний российское самодержавие не имело права. Коронация напоминала всем об исторических корнях царской власти, о ее сакральном значении. Безграничная власть государя, защищавшего слабых и ограничившего произвол сильных, конечно же, миф. Но именно вокруг него строился весь политический режим.
Правда, опытные чиновники в самодержавие не верили. Они знали, кто готовит, кто принимает решения. Они знали, насколько ограничен арсенал средств, бывший в распоряжении у императора. Видный государственный деятель и проницательный мыслитель П. А. Валуев отметил в своем дневнике: «В обиходе административных дел государь самодержавен только по имени, что есть только вспышки, проблески самодержавия… что при усложнившемся механизме управления важнейшие государственные вопросы ускользают и должны по необходимости ускользать от непосредственного направления государя… Наше правление – министерская олигархия».
Для чиновников столь горячо отстаиваемая славянофилами концепция самодержавной власти – нереализуемый идеал, поддерживавший стабильность существующего строя. Он как раз строился на вере в державную волю монарха, способного вести государственный корабль. Если же такой воли нет, корабль оставался во власти стихии, какой бы квалифицированной его команда ни была. Для представителей высшей бюрократии едва ли были сомнения, что такая «державная воля» – скорее фикция и в условиях «бури» общегосударственный корабль неминуемо окажется под угрозой. Буквально в дни коронации эту мысль в своем дневнике выразил государственный секретарь А. А. Половцов: «Самодержавие, о котором так много толкуют, есть только внешняя форма, усиленное выражение того внутреннего содержания, которое отсутствует. В тихое, нормальное время дела плетутся, но не дай бог грозу, не знаешь, что произойдет». Впрочем, такой порядок вещей того же самого Половцова устраивал. В мае 1885 г. он объяснял императрице Марии Федоровне: «Государь должен вмешиваться во второстепенные вопросы повседневной жизни? Я думаю, что верховной власти следует в этом вопросе подражать божественному провидению, которое, установив совершенный порядок, не может вмешиваться в жизнь отдельных существ, не подрывая своего престижа». Иными словами, царь должен был минимизировать свое участие в государственной жизни, предоставив «свободу рук» квалифицированным бюрократам.
Император действовал в весьма узком коридоре возможностей. Тем не менее он был безусловным центром всей политической системы. Многое зависело лично от него, от его черт характера, особенностей мировосприятия. Однако едва ли было оправданным свести буквально все сюжеты политической истории России XIX в. к психологии царя. В том числе потому, что ее реконструкция – дело в целом безнадежное. Чаще всего историк ее понимает довольно шаблонно, ограничиваясь несколькими базовыми характеристиками личности императора. Исследователь с легкостью «решает» ту задачу, которая и современника подчас ставила в тупик. В марте 1888 г. Половцов обратился за консультацией к обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву, человеку умному, наблюдательному и в высшей степени хорошо знавшему Александра III: «Ты 25 лет прогуливаешься в этих высочайших мозгах [императора], скажи, как достигнуть благоприятного впечатления?» Победоносцев на это ответил: «В высочайших мозгах всегда есть новые, вновь открывающиеся закоулки». Еще в большей степени это замечание относилось к Николаю II, которого в ближайшем окружении оценивали как «сфинкса», как «загадку». Поведение императора нередко вызывало недоумение лиц, порой тесно с ним общавшихся.
