— Отчего же-с? Их сиятельство все вам приказали показывать. Других мы не смеем до всего допускать: разве что сады, оранжереи там или вот дом… Ну, а вашей милости все от самой княгини велено: что только будет вам угодно! Книги, картины, цветы…
Я остановилась среди комнаты и с удивлением смотрела на старика и слушала.
— Очень уж им понравились книжечки ваши, сударыня! — продолжал он рассказывать. — Изволили видеть в библиотеке, в какой богатый переплет их сиятельство сочинения ваши отделали?.. Бывало, как выйдет что-нибудь новенькое, только и речи у них, что о «Зинаиде Р-вой», — как вы подписываться изволите. Уж на что мы, слуги даже, бывало, за обедом или вечером с гостями всё, слышим, о вас да о сочинениях ваших разговор идет. Так, что и мне, старику, стало любопытно: достал я у управляющего журнал, прочел эту самую вашу «Теофанию Аббиаджио», что у них вот тут, на картинке изображена…
— Qu’est ce qu’il dit?..
[99] — шепотом и в величайшем недоумении спросила я Антонию; но она так была занята рассказом старика, что, казалось, не замечала и не слышала меня.
Мама тихо опустила на стол открытый альбом, и я впилась в него глазами.
Там была нарисована какая-то женщина, вся в белом, с черными, распущенными по плечам волосами. Она стояла на высокой скале. Внизу, под скалой, было темное море, и волны его, и платье, и длинные волосы женщины словно были приподняты и развеяны ветром…
— Пойдем, Верочка, пора домой! — сказала Антония и, взяв у меня альбом из рук, закрыла его и пошла из комнаты вслед за мамой, тихо разговаривая с нею.
Старик шел вслед за нами. В зале он вынул из воды великолепный букет цветов и подал его маме, сказав, что он нарочно для нее приготовлен.
— Не угодно ли еще будет вам захватить корзиночку дюшес и яблок-ренетов с собою, сударыня? — говорил он, провожая нас на крыльцо. — Признаться, я всю неделю собирался отослать их вам, да управляющий уезжал на ярмарку: всех почти лошадей забрал, так и не пришлось.
Мама поблагодарила учтивого старичка, и мы уехали.
Не знаю, чем именно я развлеклась в дороге так, что забыла спросить, что говорил он и какая женщина нарисована в альбоме?.. Только на другой день вечером мне удалось расспросить об этом Антонию.
Новые мысли, новые чувства
Я запомнила этот вечер отлично.
Мы с ней сидели на крыльце нашего дома. Солнце уже садилось, и темные тучи, выползавшие ему навстречу, закрыли его от нас раньше времени; солнца не было видно, но кое-где ближние хаты с садиками светились яркими пятнами на синем фоне дали, уже покрытой тенями. Мы только что кончили уроки. Антония села с работой на крыльце, предложив мне поиграть на дворе, но я уселась у ног ее и любовалась яркими лучами солнца, расходившимися по всему небу, как стрелы из-за темной тучи.
— Погода испортится, конец ясным дням! — сказала Антония, взглянув туда же. — Посмотри, какие красивые тучи: точно волны на море.
— Ах! — вдруг вспомнила я при этом слове. — Я хотела спросить вас: что это за картинку вчера вы рассматривали в Диканьке? Какая это женщина на скале у моря?.. И что такое рассказывал вам этот старик?
— Что он рассказывал?.. Вот видишь ли, ты знаешь, что мама твоя, каждый день почти, по несколько часов пишет у себя в комнате?
— Да, знаю. Ну, что ж?
— Ну, то, что она пишет, у нее берут и печатают в книгах… Книги эти — ее сочинения. Она пишет славные вещи, которые всем нравятся. Все их читают, и вот эта княгиня, хозяйка Диканьки, прочла одно ее сочинение и нарисовала к нему картинку.
— На мамину книгу?
— Да. Не на всю книгу — а на одно место в ней, которое ей понравилось.
— А какая же это женщина, с распущенными волосами?
— Та, которой историю мама написала. Ее звали Теофания Аббиаджио…
— Мама ее знала? — прервала я.
— Нет, мама ее не могла знать, потому что ее никогда в самом деле на свете не было. Она сочинила ее историю…
— Как сочинила? Как же она могла?.. Почем она знала? И кто же ей поверит? Ведь все могут узнать, что она все это выдумала!..
— Не выдумала, — улыбаясь поправила меня Антония, — а сочинила. Это разница, которой ты еще не можешь понять… Все знают, что она пишет не о живых людях, но она так хорошо о них рассказывает, так верно и живо описывает, что когда ее книги читают, то все забывают, что этого в самом деле не было.
Я задумалась глубоко и чрез минуту спросила:
— Ну, а как же эта княгиня могла нарисовать портрет Теофании — как ее?.. Ведь она же ее не видала?
— Конечно, не видала; но представила ее себе по маминому рассказу и так ее и нарисовала.
— А если мама скажет, что она ее совсем не так нарисовала? Что она не похожа?..
— Мама этого не скажет! — рассмеялась Антония. — Она нарисована так, как мама описала ее в книге.
— А мне можно прочитать эту книгу?
— Нет, теперь нельзя, потому что ты ничего не поймешь в ней; но, когда будешь большая, ты непременно прочтешь все, что напишет мама.
— Ах! Как же это она пишет?.. Как бы я тоже хотела уметь!.. Кто же это ее сочинения печатает?
— Печатают их не здесь, в Петербурге. Ты видела большие желтые и зеленые книжки, которые к нам с почты привозят?.. Они называются журналами. В них печатают сочинения разных людей и платят им за это деньги.
— И маме тоже платят деньги?! — удивилась я.
— Да. Много денег.
— Да за что же? Кто ей платит?
Антония, как могла понятней, объяснила мне журнальное дело и прибавила, что платой за то, что она пишет, мама платит жалованье англичанке, учителям и выписывает себе и нам нужные книги…
— И вам она тоже платит? — спросила я.
— Нет, — покраснев, отвечала Антония, — мне она ничего не платит. Я получаю деньги от царя, а живу с вами потому, что никого на свете так не люблю, как вашу маму.
— А своих родных?
— У меня нет родных.
— Как? Неужели никого?.. Ни отца, ни матери, ни братьев, ни бабушки?..
— Решительно никого… Кроме одного брата, которого я совсем не знаю.
— Как же можно не знать своего брата? Вот!..
Антония промолчала, а моя мысль перепрыгнула на другой вопрос:
— А за что же царь вам платит деньги? Он разве вас знает?
— Какая ты смешная девочка! — засмеялась она опять. — Все тебе знать надо!.. Ну, царь платит мне деньги за то, что я хорошо училась.
— За то, что вы хорошо учились?.. Вот как!.. А если я буду хорошо учиться, он и мне будет платить?
