Члены рода назывались друзьями или кровными друзьями. Юридическая практика признавала это название: присяга, а иногда и подкрепленное силой оружия ручательство таких «друзей» поддерживали иск или помогали очиститься от обвинения. Могущество крупного сеньора измерялось количеством как его родственников, так и родственников его вассалов. Так, сила первых герцогов Нормандии не в последнюю очередь объяснялась многочисленностью их родни. Многие роды хранили собственные легенды, рожденные воспоминаниями о каком-нибудь славном предке — эти легенды крепили их единство. Не представляли себе человека отдельно от его родни — затронуть одного означало задеть весь род. Отсюда «вендетта», кровная месть, которая в отдельных регионах Средиземноморья практикуется и по сей день, главным образом в деревнях и в несколько смягченной форме. Большинство войн, опустошавших страны Запада, имело именно такое происхождение. В ходе этих междоусобных конфликтов можно было наблюдать следующую картину: 15—20 рыцарей (а то и трое-четверо) скачут верхом за своим сеньором в сопровождении нескольких десятков оборванцев, более склонных к грабежу, чем к вооруженному столкновению... Причинение обиды, отмщение, неохотно принимаемая услуга посредников, урегулирование конфликта — таково было бесконечное хождение по адскому кругу файды, феодальной усобицы. Какой-нибудь мелкий сеньорчик с горсткой сообщников, разбушевавшись, мог основательно взбаламутить обширный регион. Это было самой серьезной проблемой, стоявшей перед постепенно возрождавшимся государством. В XI веке один только Вильгельм Завоеватель оказался способен если не решить ее, то, по крайней мере, ясно осознать.
Брачный союз также подчинялся интересам рода. Тогда имели весьма своеобразное представление об этом общественном институте. Отец устраивал браки своих сыновей и дочерей, сеньор — браки своих вассалов и их детей, а вассалы — брак своего малолетнего сеньора. Чем больше сложившиеся обстоятельства придавали экономической и политической важности браку, тем скорее старались его заключить. Обручали и даже женили шестилетних детей, после чего их держали раздельно вплоть до достижения брачного возраста. Как и следовало ожидать, заключенные подобным образом браки зачастую оказывались непрочными, особенно у богатых и знатных. Ссылка на близкое родство (что почти всегда было правдоподобно) в каноническом отношении оправдывала развод — прежде всего в княжеских и королевских семьях. Однако, вопреки расхожему представлению и несмотря на практически ежегодную беременность, женщина тогда не рассматривалась мужчиной как простое средство для услад и продолжения рода. Супруга была равноправна с супругом, и неспособность владеть оружием не ставила ее в более низкое положение. Нравоучительная литература того времени изобилует рассказами о дамах, проявлявших при ведении своих дел больше энергии и политического расчета, чем многие мужчины. Не имеет значения, что социальная эрозия, которую, хотя и в меньшей мере, можно наблюдать еще и в наши дни, ложилась гораздо более тяжелым бременем на женщин, чем на мужчин.
Церковь не выработала определенного отношения к браку вплоть до XI века, снисходительно относясь к плотской слабости. Всячески превознося таинство брака, она рассматривала супружеский союз как «меньшее зло». Во имя чистоты и воздержания она предлагала аскетическое осуществление супружеского сожительства. История фиктивного брака стала излюбленной агиографической темой. В то же время прелюбодеяние, относившееся к сфере церковной юрисдикции, чаще всего влекло за собой не слишком тяжелое наказание в виде денежного штрафа. Хотя Церковь в принципе осуждала повторные браки, в обществе они рассматривались как нормальное явление, а что касается вдов, то и необходимое, ибо как могла она, будь простой крестьянкой или знатной дамой, оставшись без мужа, выполнять свои обязательства по отношению к сеньору?
Хроники того времени изобилуют душещипательными рассказами о молодых девушках, выданных замуж еще в детстве и овдовевших, прежде чем они успели увидеть своего супруга, повторно выданных, отвергнутых, обвенчанных еще раз, ставших объектом насмешек и отторгнутых обществом. Часто их не желал принять в своих стенах монастырь, в ворота которого они в конце концов стучались, — не желал, ибо они должны были исполнить свой долг в миру. В силу традиции, восходящей еще к эпохе Меровингов, обычно считалось, что уход одного из супругов в монастырь расторгает их брачный союз, однако, несмотря на протесты со стороны приверженцев канонов, многие епископы закрывали на это глаза. Что же касается обычая, то он признавал за мужем полную власть над женой и право наказывать ее; в XIII веке некий юрист пояснял, что наказание должно быть «разумным», то есть таким, чтобы не повлечь за собой смерть или длительную болезнь.
Род имел одну слабую сторону, которая не давала ему юридически оформиться и которую не в состоянии был устранить обычай: заключение брака привносило в него чужеродные элементы, делавшие его очертания расплывчатыми («большая семья»). Поэтому-то еще в раннем Средневековье получил институциональное закрепление иной вид социальных связей — оммаж. Практика оммажа имеет очень древнее происхождение, но широкое распространение получила в IX—X веках, оказавшись весьма эффективным средством преодоления дефицита людей, от которого страдало тогдашнее общество. Получив официальное признание в XI веке, социальные связи, создаваемые оммажем, уже в следующем столетии стали распадаться. Индивид, слишком слабый или слишком бедный, чтобы вести независимое существование, соглашался на обряд коммендации, то есть вверял свою судьбу в руки более могущественного господина, которого выбирал себе в покровители. Тем самым он становился «человеком» этого сеньора, и между ними устанавливались особые, весьма прочные отношения, предполагавшие взаимные обязательства, что подтверждалось символической церемонией, видимо, восходившей к традиции древних германцев (собственно «оммаж»): «человек» становился на колени перед своим сеньором, вкладывал свои руки в его руки и произносил слова клятвы, обещая не жалеть себя ради него. Церковь добавила к этому первоначальному ритуалу присягу на Евангелии, получившую название foi (вера). Однако с самого начала, еще в XI веке, эта практика утратила свою исконную простоту, если вообще когда-либо имела ее. Дело в том, что среди «людей» сеньора выделилась привилегированная группа — вассалы. Обычай требовал, чтобы они в каждом поколении снова проходили церемонию оммажа, тогда как связь сеньора с прочими его «людьми» обычно считалась наследственной. Эти «люди» обязаны были работать на сеньора, вассалы же исполняли так называемые благородные службы, имевшие обобщенные названия помощь и совет: военная служба, служба при дворе, содействие в осуществлении управления доменом и отправлении правосудия, гарнизонная служба в замках господина и принятие его на постой. Позднее к этому добавились еще и финансовые обязательства, имевшие, несмотря на фактическое неравенство, взаимный характер. Таким образом, вассалитет с самого начала строился по образцу родовых связей: он предполагал взаимное обязательство мести; наряду с испомещенными вассалами, жившими на землях, полученных от сеньора, существовали еще компаньоны, жившие под одной крышей с господином. Зачастую и сыновья ис-помещенных вассалов по многу лет жили в доме сеньора, овладевая искусством охоты и военного дела.
