— Не знаю. — Думченко уже рычал в трубку. — Прилетай и разберешься тут сама, у меня нет возможности. Лозовик уже громит твою лабораторию. Уже ваш анализатор «Келлер» вынес. Мне твои девочки передали. Слух идет, что хотят с синтезатора медь теплообменника срезать!
— Мне сказали, что лаборатория опечатана!
— Распечатал, вынес и снова опечатал. Он хозяин!
— Мне через сутки надо взять кровь у всех, это еще сто пробирок. Если улечу, останемся с носом. Никому этого здесь не нужно.
— Тумасяну поручи.
— Ему не до моих просьб. Скажите прокурорам, что в следующий понедельник или во вторник я буду у них.
— Их накручивает РЗН, боюсь, они не согласятся ждать. А если получат санкцию на арест, то ты присядешь на несколько дней до суда. Понимаешь? И суд уже решит о мере пресечения.
— Понимаю. Где Олейник?
— Где надо. — Голос Думченко опять стал трескучим и жестким. — В Кремлевке. И я надеюсь, что две недели ему никто не будет нервы трепать! Давай прилетай! Брось все и прилетай, — повторил он и отключился.
Наталья уставилась на аппарат.
Как это все некстати! Она не боялась разбирательства. Вины нет. Совесть чиста. Обидно было, что работа, которой отдала пять последних лет, спускалась псу под хвост. Это значит, что большая часть заболевших получит стандартную схему. Половина наверняка умрет. Она решила позвонить Головину.
«Как он написал в СМС? «ВВП ГГ». Посмотрим, какой он верный», — подумала Наталья и ткнула пальцем в иконку «Головин».
Генерал ответил сразу. Он поздоровался и, не дожидаясь вопроса от Натальи, сказал:
— Наталья Викторовна, надо прилететь. Ситуация вне моей компетенции.
— Меня арестуют?
— Думаю, что нет. Но под подпиской придется посидеть.
— Это полбеды.
— Хорошо, что вы так спокойно реагируете. Я весь на вашей стороне. Не падайте духом…
— Не дождетесь! — зло сказала Евдокимова.
— Вы — настоящий боец, я в вас уверен, — ответил он.
Наталья сразу направилась в поисках заместителя Тумасяна по режиму, он отвечал и за все перевозки, включая авиацию. Предстояло выяснить, когда ближайший борт на Москву. Самолеты прилетали и улетали ежедневно, иногда по несколько бортов в день.
Он нашелся в комендатуре аэродрома. И очень любезно встретил Наталью, объявив, что борт на Москву будет сегодня, в семь вечера.
— Желаете лететь? — уточнил он.
— Не желаю, но надо, — ответила женщина. — Где посадка?
— На нашем краю базы. Я внесу вас в список пассажиров.
— Спасибо. — Улыбка Евдокимовой вышла кривоватой.
Встречаться с коллегами не хотелось. Слух о ее отзыве скоро поползет по лагерю, и меньше всего она хотела видеть злорадные ухмылки.
После завтрака врачи и фельдшера пошли на обход. Несколько человек с температурой и явлениями воспалений верхних дыхательных путей (ОРЗ) переместили в ангар к остальным больным. Там всех разделяли попарно. Если за сутки в мазках не обнаружится палочка чумы, этих пациентов из зоны А20 уберут.
Пичугин, не очень довольный, что Ермаков все же навязал на его шею молодых следователей, работал в ОЗК до обеда. Труп Стежнева обследовали криминалисты, потом перенесли в палатку для вскрытия. Чем выше поднималось солнце, тем труднее было находиться в защитном костюме. Да и смысла в этом особого уже не было. Раздав поручения молодым, он в сопровождении солдат вышел за пределы карантинной зоны, где костюм обработали дезинфицирующими растворами и холодной водой.
Немного остыв, аналитик снял с себя защиту и направился в зал для отдыха. Есть не хотелось, хотелось просто расслабиться. Залом для отдыха оказался обычный тренажерный зал, внутри этого же ангара, где, кроме ковриков, надувных огромных мячей и гантелей, больше ничего спортивного не было. Но там стояли несколько пляжных шезлонгов, на которых можно полежать. Работал музыкальный центр, настроенный на волну местной музыкальной радиостанции, разминались несколько отдыхавших после работы медиков.
Олег устроился в шезлонге и закрыл глаза, обдумывая информацию, полученную по телефону от Натальи. И вдруг, совершенно неожиданно, он ощутил ее ладонь на своем запястье и открыл глаза.
— Лежи, — с улыбкой произнесла она, не убирая руки.
Женщина присела на корточки рядом с шезлонгом. На ней была голубая врачебная форма и никакого макияжа. На лице грусть, под глазами темные круги.
— Давай я принесу тебе шезлонг, ляжешь рядом? — предложил Пичугин.
Вместо ответа она произнесла:
— Меня отзывают в Москву.
— Это из-за ночного бунта? Тумасян выгоняет?
— Нет. — Наталья покачала головой. — Кочергин был прав. Прав дважды.
— Думченко слил?
— Да, и прокуратура с подачи Росздравнадзора завела дело о несанкционированном испытании на людях циклосульфона.
— Скверно. Могут посадить?
— Не знаю. Работе мешают, программу сорвут. В любом случае сначала будут собирать показания свидетелей, наверняка от кого-то получат заявление, что после введения лекарства было ухудшение самочувствия или что не предупредила о том, что препарат экспериментальный. В общем, наберут материал, потом передадут в суд. При желании можно раздуть дело до небес. А там, как суд решит, могут оставить без диплома… Все могут. — Она вздохнула. — Работу жалко. Еще год-два, и подали бы заявку на клинические испытания не только при чуме, а при туберкулезе и прочих бактериальных болезнях. Циклосульфон ведь не только для лечения чумы. У него много полезных свойств. Индусы в него вцепились бы наверняка. Там случаи чумы и проказы регистрируются ежегодно.
Олег перенастроил шезлонг для сидения, Наталья устроилась на краю.
— А что с письмом Олейника?
— Ничего. Где-то потерялось.
— То есть как потерялось?
— Его нет. Оно не завизировано, как обещано министром здравоохранения и премьером.
— Но его точно доставили в приемную премьера?
— Я уверена. Иван Иванович его отправил с курьером.
— А твоя докладная Думченко? Почему он ее следователю не показал?
— Не знаю. Я написала, по-моему, даже при тебе, Иван Иванович надписал что-то вроде: «Считаю необходимым разрешить в сложившихся обстоятельствах». Я оставила ее на столе у Думченко. Сейчас он об этом не хочет говорить.
— Он как-то объясняет?
— Говорит, что нельзя волновать Олейника, мол, у него инфаркт, он лежит и его покой надо охранять!
— Понять можно.
— Понять, да, а простить? А доверять?
Олег ничего не ответил. Он давно не верил никому. И тут же мысленно поправил себя, конечно, кроме Натальи. На память пришел ее поцелуй в машине и слова: «Я тебя вытащу!» И ведь вытащила! После такого нельзя не верить.
