– Включи кофеварку и разложи квадратики с черникой вон на то блюдо, – прошептала я. – Все это должно уже быть готовым! Ненавижу, когда так происходит!
Мой план был держать Данте на кухне, если вдруг кто-нибудь из старух ударится в воспоминания и начнет раскрывать мои секреты.
– Не могу даже передать, каким глубоким было ощущение моей руки внутри серой шелковой перчатки, когда я нес гроб, – сказал Данте. Он снова закрыл глаза и перестал помогать. – Так, это надо записать немедленно, иначе я снова потеряю нить.
– Черта с два, – прошипела я. – Ты останешься здесь и будешь помогать!
Но он уже вышел в прихожую.
– Леди, прошу меня извинить, – услышала я его голос.
В большой пустой гостиной ставить тарелки с едой было некуда, разве что на пол. Старухи не возражали – они мели угощение, как акулы. Я не ошиблась – десерты им понравились больше всего. Нельзя же несколько лет пробивать людям продукты и ничего не узнать о человеческой натуре.
Я думала, они уйдут вскоре после еды, но все сидели на водяном матрасе и болтали о людях, которых я даже не знала. Пухлая маленькая Эдна потянулась мимо меня и взяла последний квадратик из песочного теста с черникой, которым я собиралась полакомиться, когда провожу старушек. Она въелась в него и спросила, есть ли у нас с Данте дети.
– Нет, – ответила я.
– Проблемы по женской части?
Кивнуть было легче всего.
– Это, скорее всего, из-за лишнего веса, который был у тебя несколько лет назад. У меня золовка была такая же крупная, грузная, широкая в кости. Так они с моим бедным братом старались и старались, да все зря. Ожирение с женским организмом шутки не шутит. – Эдна достала из сумочки фотографии внуков и сказала мне их имена и возраст. – Учатся в школе по программе для особо одаренных, – похвасталась она. – Старший уже арифметику за шестой класс проходит, при том что еще только в третьем.
– Симпатичные, – сказала я, – как два хорька.
– Что? – переспросила Эдна. Другие старушки замолчали, чтобы послушать разговор.
– Симпатичные, говорю. Кстати, у вас в зубах застряла голубика и крошки.
По их просьбе я подняла каждую гостью с кровати и подала пальто.
Стоя у раковины, я мыла посуду и плакала о том, какой обидчивой и недоброй я была со старушками. Надо было сделать картофельный салат. Почему Данте не остался внизу, он бы занял их разговором! Сидит в бабушкиной спальне больше часа… Я поднялась по лестнице, поколебалась и постучала.
– Не сейчас! – ответил он.
На крыльце раздался какой-то грохот. В дверь позвонили.
Ее лицо было коричневым и морщинистым, как грецкий орех, а черный парик не совсем подходил по размеру.
– Помнишь меня? – спросила она.
– Роберта! Боже мой!
– Я рассудила, что подожду и приду выразить почтение, когда старые сплетницы разбредутся, – сказала она. – Господи Иисусе, да тобой залюбоваться можно!
Я пошире распахнула дверь. Грохот производили алюминиевые ходунки. Роберта переставила их на ступеньку выше, на уровень коридора. Она была одета в спортивный костюм цвета лаванды и в красные парусиновые кеды.
Стуча ходунками, она прошла в гостиную, нацелилась задницей на бабушкино большое кресло и со вздохом облегчения упала в мякоть сиденья.
– Ну, как ты поживала все это время? – спросила она. – Где пепельница?
Ходунки стояли перед ней, как клетка. Дрожащей рукой она зажгла сигарету. Я предложила сделать ей сандвич.
– Давай, – согласилась Роберта. – Но с одним сыром. Я вегетарианка.
– Крысенок в банке говяжьего гуляша, да?
– Точно! – подтвердила Роберта. – Короче, мне очень жаль насчет Тельмы. Мы с ней никогда особо не общались, но про себя восхищались заскорузлостью друг друга.
Роберта рассказала непристойный анекдот о проˊклятом мужике с трехфутовым пенисом. В ее вульгарном смехе во всю глотку можно было расслышать каждую сигарету, которую Роберта выкурила за жизнь.
Сандвичи с проволоном на вкус оказались необычайно хороши.
– Я тоже это, – сказала я.
– Что – это?
– Вегетарианка.
– Ну и умница! Мясо забивает кровеносные сосуды в мозгу. Я где-то вычитала, что без мяса лучше думается. Позволь дать тебе совет, Долорес: никогда не подхватывай болезнь Паркинсона. Меня уже четыре года трясет – целый день будто танцуешь, но без партнера, – Роберта засмеялась, и я засмеялась вместе с ней. – А уж мигрени – не дай бог не поесть вовремя, мама дорогая! Знаешь, что я сказала врачу? «Погоди, денежный мешочек, вот отпустит меня старик Паркинсон, мы с тобой поворкуем». Слушай, а пива у тебя нет?
Я покачала головой.
– Но я могу сбегать.
– Нет, все нормально. Мой док не особо в восторге, когда я пью пиво при моих таблетках. Так, теперь давай о твоей бабушке. Помнишь снегопад в прошлом году?
Я кивнула.
– Нас не так заметало, как вас.
– Да. Так вот, в ту ночь она мне позвонила. Столько лет даже не здоровалась – и вдруг звонит во время снежного заряда! Сказала, что сидит и смотрит в окно, как задний двор заваливает снегом, и решила узнать, не надо ли мне чего. – Роберта засмеялась. – Две старые клюшки, вот мы кто. И обе из такой жесткой корки сделаны, что и не угрызешь. У тебя спички есть? У меня в зажигалке газ заканчивается, только искры летят. Короче, нам с ней, с Тельмой, жизнь подсунула нефиговое бремя, а мы его перли и не вякали. Слушай, а как ты так здорово похудела? Ты же еще недавно была Тилли-двухтонка!
Над нашими головами послышались шаги Данте. С верхней площадки он попросил меня быть, пожалуйста, потише – у него как раз очень важное место в стихах.
– Это еще кто?
– Мой муж, Данте.
– Охолони, малыш, – повысила голос Роберта, обращаясь наверх. – А лучше спускайся к нам, и давай отметим! Жизнь слишком коротка, – она затолкала остаток сандвича себе в рот и продолжала говорить с раздутыми щеками, одновременно жуя: – Мы тут недавно целой толпой ездили в «Кей-март» на «Дайал-э-райд»
[30] – ох, это смешной случай, слушай! Я первая купила все что надо – мне-то и нужно всего было новую прихватку и «Полидент». Я поехала больше за компанию, чтобы прошвырнуться. Док мне постоянно твердит: «Роберта, вам нужно больше двигаться». В смысле, не сидеть на месте. Будешь сидеть и жалеть себя, быстрее в ящик сыграешь. Сидеть на заднице – та еще зараза, похуже моей. Так о чем я?
– О «Дайал-э-райд».
– А, да, так вот. Заплатила я за свое, и девушка на кассе начала укладывать мне в пакет бесплатные образцы: тут тебе и жвачка, и гребешок, и маркер. Я ей говорю: «Слушай, девочка, у меня вставные зубы и парик». Она лезет в мой пакет и вынимает расческу и жвачку. Фломастер оставляет. Возвращаюсь я к фургону, хотя и знаю, что он закрыт. Решила пока курнуть – в фургоне курить нельзя, понимаешь? Жду я там, занимаюсь своими делами, и тут на соседнее место для инвалидов въезжает машина – новенькая такая, беленькая, чистенькая, а на бампере наклейка: «Жизнь – это сандвич с дерьмом». Вот тупизм, скажи? Вылезает из тачки красивый парень лет двадцати пяти. Я ему: «Красавчик, а ну, скажи мне что-нибудь!» Он увидел мои ходунки и так забоялся! Залепетал: «Я только на две секундочки!» Решил, я буду скандалить, раз он встал на место для инвалидов. А мне вообще наплевать, я лучше пройду лишних десять футов, чем позволю назвать себя инвалидом! Да, на чем я остановилась?
