Он выставил на продажу их с Гарри квартиру, но отклонил мое приглашение переехать к нам с Робертой. Один из нью-йоркских друзей мистера Пуччи вышел на него с аналогичным предложением, но мистер Пуччи заявил: как только квартиру купят, он уедет в Массачусетс, к сестре. Племянники, фотографии которых он держал на столе в кубической фоторамке, давно выросли и обзавелись семьями.
– Я уже двоюродный прадедушка, – сказал мистер Пуччи. – Сестра зовет меня к себе.
В тот год я познакомилась с его близкими: сестрой Аннет, с племянниками и их женами и с друзьями-геями – Стивом и Деном, Роном и Робертом, у которого тоже был вирус, и Лефти из Нью-Йорка. В больничном солярии, за чашкой кофе и телефоном мы создали целую сеть, обмениваясь новостями об экспериментальных лекарствах и еженедельными сообщениями, как мистер Пуччи выглядит и чувствует себя. Геи просто влюбились в Роберту, обожали ее сквернословие и вымаливали еще историй о тату-салоне и ее бурной любовной биографии. «Мои ребятки», – называла их Роберта. Они привозили ей духи, сборники непристойных анекдотов, эксцентричную бижутерию. От их внимания она ожила. Всякий раз, узнав, что они едут к нам в гости, Роберта требовала переодеть ее из банного халата и нацепить на нее парик.
– Скорее сделай меня красивой для моих ребяток, – говорила она, когда я красила помадой ее выпяченные губы.
Из больницы мистера Пуччи отпустили в пятницу вечером, в канун его дня рождения. У нас с Робертой выдалась сносная неделя, и мы поехали к нему домой с большим тортом и кастрюлей соуса к спагетти. На выходные нагрянул Лефти, приехала Аннет, и получилась спонтанная вечеринка. Нас с Лефти отправили домой за старыми пластинками Роберты. Мы загрузили их в музыкальный автомат мистера Пуччи, и Роберта снова стала Принцессой, объявляя разные польки и громко подбадривая скакавших Дена, Теда и Лефти, ухая в дикой пляске по гостиной. Мистер Пуччи, Аннет и я сидели в стороне, хохоча и аплодируя.
– Ну, – заявила Роберта по дороге домой, – повеселились мы сегодня на славу!
– Ты была великолепна, – отметила я.
– О да, – негромко засмеялась Роберта. – Есть еще ягоды в ягодицах.
Спустя полгода выставленную на продажу квартиру еще не купили. Несколько раз во время моих визитов мистер Пуччи, изможденный и бледный, вдруг начинал плакать или сердился. Ему, объяснял он, хочется быстрее оплатить некоторые из счетов больницы. Неправильно, нехорошо переезжать к сестре, не продав их с Гарри жилье, не закрыв этот вопрос.
Однажды утром, задержавшись в магазине, я приехала довольно поздно, а ему надо было к врачу. Я подъехала к дому одновременно с такси.
– Ну что ты, развлекайся, не стесняйся, – сказал мне мистер Пуччи и пошел к такси. – Приятно, должно быть, когда вся жизнь впереди.
Вечером он рассыпался в извинениях, рыдая в телефон.
– Ерунда, забудьте. Что сказал врач?
– Назначил еще анализы. Он считает, что зрение ухудшается из-за генерализованного ЦМВ
[39].
– Глазная инфекция?
– Да. Возможно, я совсем ослепну.
Утром в субботу, когда риелтор пригласила потенциальных покупателей смотреть квартиру, я приехала забрать мистера Пуччи и отвезти его на выходные к сестре.
– Он где-то здесь, – указала риелтор, возясь с огромной кофеваркой. На столе были разложены выпечка и буклеты.
Я нашла мистера Пуччи в спальне, с мокрыми глазами, сжимающего их с Гарри снимки, снятые с кухонных шкафчиков. Постер из гостиной – Нуриев в прыжке – стоял, прислоненный к кровати.
– Я в порядке, – сказал мистер Пуччи. – Она на минуту вывела меня из равновесия, когда начала снимать все со стен и с наших книжных полок. «Если они учуют геев, то решат – здесь СПИД. А если они так решат, нам конец», – говорит.
– Пойдемте отсюда, – позвала я.
– Хорошо. Только убери эту вещь под кровать, пожалуйста.
Когда я под руку вела его к дверям, мимо процокали каблучки риелтора.
– Надеюсь, я вас не обидела, Фабиан?
– Меня зовут Фабио.
– Простите, Фабио. Эти просмотры квартир выводят меня на грань нервного срыва. Но бизнес есть бизнес – мы же не хотим отпугнуть мистера и миссис Америку!
– Все нормально, – пробормотал мистер Пуччи.
– Подождите, пока вы не ушли… – Она скрылась за углом и вернулась с внутренностями кофеварки – широкой корзиной, укрепленной на длинной металлической трубе. – Никто не знает, куда это вставляется?
– Понятия не имею, – отозвалась я. – Попробуйте вставить себе в задницу.
Уже в дороге, когда мы въехали на платное шоссе, мистер Пуччи нарушил молчание, от души расхохотавшись.
– Что смешного? – спросила я.
– Ты! Ты говорила в точности как прежняя Долорес.
– Ну да, я ее иногда выпускаю. На тех, кто заслужил.
Мистер Пуччи коснулся моей руки.
– Мой товарищ, – сказал он. – Я люблю тебя, Долорес.
Впервые я разрыдалась в его присутствии. Я так сильно смеялась и плакала, что пришлось остановиться. Криво встав у обочины с включенной аварийкой, мы хохотали и рыдали, как сумасшедшие.
– Я тоже вас люблю, – было первым, что мне удалось выговорить.
– О Господи, – произнес Тайер. – Я тебя люблю.
Мы лежали обнаженными на водном матрасе. Я перечитывала «Старик и море» для своего нового курса американской литературы, подчеркивая символические фрагменты. Тайер смотрел на меня, расплывшись в улыбке.
– Не впадай в сентиментальность, – сказала я, не поднимая глаз от книги. – Ты просто получил удовольствие от секса.
– Это не секс, а целая наука. Мы практически занимаемся этим в белых лабораторных халатах!
– Ты не ученый, – возразила я, – ты ураган в море.
– Да? Кто бы говорил! Или тот стон был строго научный?
Это была наша третья попытка. Вернее, четвертая, но второй раз в августе случился скорее из-за жары и нескольких бутылок пива, чем из-за моей овуляции. Это наша третья попытка произвести потомство.
– Давай знаешь что сделаем? – предложил Тайер. – Давай просто поженимся.
Я подняла глаза от страницы.
– Ты же согласился – никаких уз. Брачные цепи к ним тоже относятся. Во сколько, ты говорил, надо их забирать?
«Их» – это Роберту и Джамала. Они в третий раз уехали в Ньюпорт на хай-алай. Джамал катил Робертино инвалидное кресло, а она делала за него ставки. Против всех ожиданий, они подружились.
– В полшестого. Чилли позвонит с автовокзала, – Тайер упал спиной на водяной матрас и улыбнулся сделанному его руками потолку.
– Господи, а ведь хорошая работа, – похвастался он. – Я бы сказал, скорее я художник, чем штукатур. Согласна?
