– На диване, – сердито пояснила бабушка.
Она с ужасом смотрела, как я затыкаю бутылочное горлышко пальцем и трясу, а потом направляю вулкан пены себе в рот.
– Можно, я потише сделаю? – спросила я. – Я не глухая, между прочим.
По вечерам, вымыв посуду, бабушка ковыляла по дому со своим потрепанным молитвенником, перетянутым резинками, а затем усаживалась перед телевизором смотреть свои вестерны – «Бонанцу» и «Сыромятную плеть». Я на кухне надписывала безвкусные открытки с пожеланием здоровья маме и строчила многостраничные жалобные письма Джанет.
В первую же неделю бабушка сказала, что грех так тратить горячую воду, туалетную бумагу и свободное время, как я. Она не знает ни одной девицы, которая дожила бы до двенадцати лет и не научилась вязать крючком. В отместку я всячески ее доводила: за завтраком заливала яичницу кетчупом, по вечерам буйно отплясывала под свои пластинки, а бабка смотрела с порога. Специально для нее я подпевала: «Моя любовь – как жаркая волна!.. Это моя вечеринка, и я буду плакать, если хочу!» Однажды вечером бабушка начала вслух размышлять, почему я не увлекаюсь певцами, которые умеют вести мелодию.
– Кем это, например? – презрительно спросила я.
– Ну, допустим, Перри Комо.
– Этот старый динозавр? – фыркнула я.
– Тогда сестры Леннон – они ненамного старше тебя.
Я солгала бабушке, что одна из ее драгоценных сестер Леннон – Диана, бабкина любимица – родила внебрачного ребенка.
– Пф, – отмахнулась от моих инсинуаций бабушка, но ее губы задрожали, и она вышла из моей комнаты, перекрестившись на ходу.
На Пирс-стрит пахло выхлопными газами и жареной едой. Со звоном разбивались стекла, кричали люди, дети швырялись камнями.
– Ах, чтоб тебя, прости Господи, – бормотала бабка, когда машины с визгом проносились на большой скорости. Она говорила, что предупреждала своего мужа, моего деда, – надо было поступить так же, как врачи, юристы и учителя, уехавшие отсюда после войны. Но дед все тянул и тянул с переездом, а в 1948-м взял да и умер, оставив ее с двумя детьми на руках, да еще в доме с прохудившейся крышей.
– Этот дом – мой крест, и я его несу, – любила повторять бабка. Со временем она убедила себя, что живет среди «подонков общества» по воле Господа, который поместил ее сюда в качестве модели праведной католической жизни. Она не обязана переубеждать соседей, достаточно просто подавать хороший пример.
Каждый вечер на закате миссис Тингли, бабкина жиличка с третьего этажа, стуча каблуками по лестнице, спускалась со своим пучеглазым чихуахуа Сахарным Пирожком.
– Ну иди, иди покакай, Сахарный Пирожок, – всякий раз говорила миссис Тингли, пока песик нервно бегал кругами на поводке. При жизни мистера Тингли бабка считала, что пьяница он, а не его жена, но после кончины мистера Тингли доставка из винного магазина по-прежнему останавливалась перед нашим домом. Потолок моей комнаты был полом комнаты миссис Тингли. Единственным звуком, доносившимся сверху, было цоканье собачьих когтей по деревянным половицам, и я представляла, как миссис Тингли лежит там в кровати и тихо надирается виски.
Напротив бабушкиного дома стоял магазин под железной гофрированной крышей. В одной половине была парикмахерская. Мастер, тощий, но с двойным подбородком, большую часть дня печально сидел за своей витриной, читая журналы в ожидании клиентов. Вторая половина называлась «Империей павлиньих татуировок», и заправляла там худая пожилая женщина с крашеными черными волосами и в красных штанах, как у тореадора. Во второй день моего пребывания у бабки, когда я сидела на крыльце в ожидании почтальона, соседка помахала мне рукой. Она назвалась Робертой и попросила сбегать в магазин за пачкой «Ньюпорт». От сдачи она отмахнулась и ослепила меня экзотической историей своей жизни: когда-то она была замужем за глотателем шпаг, который сейчас сидит в тюрьме, где ему самое место. Ее второй муж, канадец французского происхождения, прости его Боже, умер. Роберта ездила со своим канадцем на Аляску и Гавайи, причем Аляска ей больше понравилась. Она видела убийство президента Кеннеди во сне за неделю до того, как оно случилось. А еще она вегетарианка с 1959 года, потому что открыла тогда банку говяжьего гуляша и увидела в ней крысенка.
Бабушка, выйдя подмести крыльцо, через витрину увидела меня у Роберты и поманила домой. В прихожей она хлопнула меня по голове свернутой в трубку газетой.
– Чтобы не смела больше слова сказать с этой подзаборницей, – сказала она, побагровев от гнева. – И россказней ее не слушай!
– У меня есть право самой выбирать друзей! – заорала я.
– Только не среди дешевок вроде этой!
Средоточием жизни на Пирс-стрит была суперетта Конни – мини-маркет в подвале большого, обшитого асбестом жилого дома. Конни, толстуха с рыжими, как у Люсиль Болл, волосами сидела за прилавком на плетеном стуле, повернув к себе электровентилятор, и очень берегла свои длиннейшие ногти, с ворчаньем пробивая покупки. Ее племянник Биг-Бой работал в суперетте мясником. Похожий на Дага Макклюра из «Виргинца», он насвистывал сквозь зубы и носил полосатые рубашки и фартук, перемазанный кровью.
Бабка отоваривалась у Конни, потому что так и не научилась водить машину, но лелеяла обиду на Биг-Боя, который однажды обратился к ней в присутствии прямо-таки всех покупателей: «Чего желаете, дорогуша?» Когда я к ней переехала, бабушка была просто счастлива сделать меня девчонкой на побегушках. Каждый день она вкладывала деньги мне в ладонь и посылала за антацидом, крахмалом или сливовым соком, всякий раз напоминая мне держаться подальше от Биг-Боя и стойки с грязными журнальчиками.
Над супереттой жили Писеки. Их дочери-близнецы, Розалия и Стася, были моими единственными ровесницами на Пирс-стрит. Они вечно болтались на своем крыльце – танцевали, хихикали и показывали средние пальцы соседским мальчишкам, кричавшим вульгарные замечания. У них был маленький проигрыватель в пластмассовом клетчатом чемодане и одна поцарапанная пластинка «Большие девочки не плачут», которую они крутили не переставая на полной громкости. Близняшки носили шорты и короткие блузки с рюшами и были тощими, как палочки для ушей, хотя постоянно что-то жевали и пили. Каждый день у них проходил как частная вечеринка. Я завидовала девчонкам – и смертельно их боялась. Бабка однажды плеснула в сестер водой из графина и назвала грязными пиэлями, когда они звонили к ней в звонок и прятались за стволом катальпы. Стася и Розалия немедленно меня невзлюбили, и ежедневные походы в магазин превратились в кошмар.
– Эй, ты! – крикнула мне вниз Розалия в первый раз. Ее сестра перегнулась через перила, издевательски смеясь и жуя картофельные чипсы из пакета. – Ты воображала, что ли? Или у тебя швабра в заднице? – За ее спиной скрипучими фальцетами завывали «Времена года».
– Здравствуйте, – ответила я, через силу улыбнувшись. – Какую хорошую пластинку вы слушаете, я ее тоже люблю.
Я уже представляла, как мы вместе будем ходить из школы, и я одолжу им мои пластинки.
