– Большое спасибо, мальчики, – нежно повторяла Киппи. Кто-то прошептал остроту, которую я не расслышала. Остальные фыркнули смехом. Наконец все вышли.
Это нечестно. Ожирение – это тоже физический недостаток, но люди считают иначе. А то и прохаживаются на ваш счет. Между прочим, я ведь действительно могла родиться с больной щитовидкой, тогда как Киппи залезла на плечи Эрика по собственной воле. Играешь с огнем – не ной, что обжегся.
Тишина была абсолютной, словно ни меня, ни ее не существовало. Кто-нибудь мог вбежать в комнату, включить свет и застать комнату пустой, как в июле.
Городские часы пробили один раз. Киппи начала всхлипывать. Я сосчитала свои удары сердца до двухсот, прежде чем отважилась заговорить.
– Тебе больно? – спросила я.
Она ответила не сразу. Щелкнул выключатель лампы на тумбочке, и Киппи прищурилась на свои часы.
– Мой первый день в колледже, – произнесла она. – Блин!
Я успела схватить мой «Салем», прежде чем лампа погасла.
– Больно? – повторила я. – Если я чем-то могу помочь…
Киппи снова зажгла лампу.
– У меня трещина в ключице, – сообщила она. – В больнице мне дали обезболивающее. Еще два часа надо ждать, прежде чем принять новую таблетку. Можно попросить у тебя сигарету?
Я кое-как поднялась с кровати, вставила «салемку» ей в рот и поднесла зажигалку.
– Фу, с ментолом, – сказала Киппи.
– В подвале есть автомат. Завтра я могу купить тебе без ментола. Или, если хочешь, схожу и принесу сейчас. – Я присела на край кровати, ожидая, что Киппи решит.
– Сломанная ключица, – повторила она. – Минимум три недели носить дурацкий бандаж «Эйс».
Ее же предупреждали насчет идиотов с кулинарного факультета! Чего она ожидала-то?
– Может, тебе все же принять таблетку? Где они? Я налью тебе воды.
– Может, и правда, – соглашалась Киппи. – В моей сумке маленький конверт. Спасибо.
Я узнала пилюли: такие же мне скармливала бабка в те выходные, когда погибла мама. Киппи положила в рот два шарика и взяла у меня стакан воды.
– Сейчас все пройдет, – сказала я, – правда.
Киппи с трудом проглотила воду.
– Ну, конечно, можно подумать, теперь я в чем-то тебе поверю! – Она вернула мне стакан. – В письмах ты была такая классная и остроумная – я-то думала, ты крутая! Приезжаю, а ты…
– Я тот же самый человек, – возразила я, – который писал письма.
– Черта с два ты тот же самый человек. Если у тебя больная щитовидка, это еще не дает тебе права притворяться тем, кем ты не являешься. Неужели я не могу расспросить будущую соседку по комнате? Ой, блин! Плечо!
Я выключила свет.
– Я думала, что больше тебе понравлюсь, если ты не узнаешь, как я выгляжу. – Киппи не ответила. – И ведь так и вышло, правильно?
Я чувствовала в темноте ее взгляд.
– Киппи!
– Что?
– Щитовидка у меня не больная. Я просто толстая. И я… – Я уже хотела признаться, что прочла письмо Данте, но вдруг передумала.
– Что?
– И этим летом я потеряла мать.
Стало очень тихо. Через несколько секунд Киппи спросила:
– Как это произошло?
– Автомобильная авария.
– Ну, мои соболезнования, – сказала она. – Если это правда, конечно.
Я лежала в темноте, плача от скорби. Когда я уже засыпала, Киппи проговорила:
– Долорес, а знаешь, боль прошла. – Ее голос звучал протяжно и спокойно. – Да, помнишь, ты меня спрашивала днем?
– О чем?
– О Данте. О том, что он настаивал на близости. Так вот, мы занимались любовью. Перед его отъездом в лютеранскую школу. На природе, в местечке под названием Ридж.
Я промолчала.
– Это было прекрасно, – продолжала Киппи. – Просто нереально.
Глава 14
Сломанная ключица Киппи открыла мне необходимую лазейку. Мне было позволено стать ее (Киппи, не ключицы) доверенной и преданной служанкой, носить ее поднос за ужином, покупать ей учебники, стирать ее вещи, стучать в дверь Рошели, когда Киппи требовалось одолжить грелку. Киппи забыла привезти мыльницу – я дала ей свою.
– Цвета зеленой слизи, да, Ди? – спросила она (к исходу первой недели она начала звать меня Ди вместо Долорес). Я еще раз сходила в книжный ларек и купила ей розовую, в виде раковины, такую же, как у Киппи была в Нью-Джерси. От обезболивающих ей хотелось пить. Я отказывалась от денег, которые Киппи протягивала всякий раз, как я возвращалась из подвала, нагруженная ее «Апельсиновыми крашами».
– Да брось ты! – говорила я, отталкивая ее четвертаки и сдерживая одышку от преодоления нескольких лестничных пролетов. Инстинкт подсказывал бегать пошустрее: если уйти надолго, Киппи может и съехать.
За первую неделю я больше ходила на занятия Киппи, чем на свои собственные, узнавая семестровое расписание и первые впечатления, и докладывала ей в шутливой форме, которая так нравилась ей в моих письмах. В качестве ролевой модели я взяла няньку Джульетты – добросердечную суетню, которая высказывает собственное мнение, но помнит свое место.
На первом году обучения в Истерли миссис Бронштейн заставила нас прочесть «Ромео и Джульетту», а затем для сравнения посмотреть ее любимую «Вестсайдскую историю». Шарки и Джеты, Монтекки и Капулетти. Весь класс хохотал над музыкальными номерами – люди на время откладывали личный кризис и горланили песни. Когда фильм закончился, миссис Бронштейн включила в классе свет.
– Ну, что скажете? – с надеждой спросила она.
Я иногда почти любила ее за усилия и могла дать ответ, который привел бы ее в восторг. Все молчали. Миссис Бронштейн смотрела на нас и ждала. Наконец Шторми Ла Терра подняла руку и сказала, что у Джорджа Чакириса красивая задница. Учительница выбежала из класса в слезах, а лаборант за киноустановкой поставил для нас фильм в обратном порядке: Мария отпрыгивает от обмякшего тела Тони, Тони оживает, Шарки выдергивают из него свои ножи. Может, все-таки можно вернуться к жизни, некоторое время побыв покойником? Или выбрать себе новую личность, сбросив старую оболочку, отправив прежнего себя почивать с миром? Забавно, как школьные знания пригодились мне сейчас.
Эрика с кулинарного факультета я назначила Ромео Киппи – Киппи нравилось, когда я его так называла. Он появлялся у нашей двери – сперва изредка, затем как по расписанию. Прихлебывая «Миллер хай-лайф», он расхаживал по коридору, всякий раз замедляя шаг возле зеркала. Защищая честь Киппи, Эрик отомстил зачинщику поединка, обернувшегося сломанной ключицей, проколов ему шины и записав в три музыкальных клуба разных направлений.
Мне Эрик кивал, но никогда не заговаривал. Его приход был для меня намеком выждать три минуты и сваливать. Эти три минуты были идеей Киппи.
