– Никсон сам по себе ходячая непристойность, – парировала Наоми. – Но дело не в этом, дело в Милай!
Я не осталась безучастной к ее аргументам. От фотографий резни в Милай в журнале «Лайф» у меня к горлу подступил комок. А уж сочинение моей матери о Трише Никсон вообще привело меня в этот занюханный колледж!
Петиция Наоми переходила из рук в руки без единой подписи, пока Наоми толкала речь. Киппи даже не дотронулась до клипборда. Наоми перескакивала с одной мировой проблемы на другую. В аудитории начался гул: ораторшу воспринимали как прикол.
– Ну что ж, – перебила наконец Рошель, – извини, если Мертон для тебя недостаточно радикален, но кому-то надо и учиться.
– Ладно, ладно, – закивала Наоми. – Я только хочу еще кое-что сказать, хорошо? Я летом была в Вудстоке. Это была ре-аль-ность, девчонки! Наш долг перед своим поколением – стать политически активными!
Рошель стукнула своим молоточком и объявила, что собрание закончено. Кто-то отдал Наоми ее клипборд. Никто даже не подумал передать его мне.
– Секундочку! Секундочку! – запротестовала Наоми, бегая от одной выходящей к другой. – Почему здесь нет ни одной подписи? Там же резали невинных женщин и детей, девчонки! Да очнитесь же, наконец!
В конце концов мы с ней остались в аудитории вдвоем, понуро сидя в разных концах зала.
– Дай мне посмотреть, – попросила я.
Считая Наоми, моя подпись стала четвертой.
– Ты хоть что-нибудь понимаешь? – спросила она. – Я ничего не понимаю.
Глаза у нее были на мокром месте, взгляд метался. В ответ я только пожала плечами.
В ту ночь Киппи и еще несколько девчонок играли в рамми в нашей комнате. Я лежала на боку на своей кровати, глядя в стену.
Бэмби вошла без стука. В ее лице не было ни кровинки, руки судорожно стискивали пластинку.
– Девчонки, случилось нечто ужасное, – сообщила она. – Жуткая трагедия. Пола Маккартни убили.
– Ну да, как же, – не поверила Киппи.
– Только что по радио передали. Он мертв уже несколько месяцев, – она сунула нам под нос «Эбби-роуд». – Смотрите, у него глаза закрыты и ноги босые. Это очень символично. Джордж – могильщик, а Джон Леннон – Бог.
Вошли другие девушки из Хутена, спрашивая, слышали ли мы новость. Наша с Киппи комната превратилась в штаб. Неужели убийство? Нет, он болел, сказал кто-то. Тропическая болезнь, заразился больше года назад. Другие «битлы» скорбят и не отвечают на звонки.
Марсия сказала, он, видимо, подцепил болезнь в Индии, куда они ездили к какому-то немытому старому гуру. Она где-то читала, что в Индии люди присаживаются на корточки и справляют нужду прямо на улицах.
Девушки сидели на кроватях, на полу. Кто-то, слушавший другую радиостанцию, сказал, что если крутить «Белый альбом» задом наперед, можно разобрать слова: «Возбуди меня, мертвец». Киппи поставила пластинку на свой проигрыватель и начала крутить пальцем. Все подались и слушали жутковатую абракадабру.
Смерть им казалась какой-то игрой. Вот бы у них матери поумирали!
– Это чушь, – сказала я.
Все повернули головы и уставились на меня.
– Это явно глупый розыгрыш по радио, неужели вы не понимаете? В реальных смертях нет ничего прикольного – это боль. Она была права сегодня, когда говорила о Вьетнаме. Наоми. Об этих несчастных женщинах и детях.
Пластинка на проигрывателе бесшумно крутилась. Никто не произнес ни слова.
Дверь снова открылась, впустив узкий сектор света из коридора.
– К телефону, – позвала Вероника.
Киппи вздохнула:
– Если это Эрик, скажи, что я слишком расстроена и не могу разговаривать.
– Это ее, – Вероника показала на меня.
От яркого света в коридоре я прищурилась. Если это та неотвязная воспиталка, я демонстративно повешу трубку.
– Я хотела спросить, – послышался в телефоне голос Дотти, – не хочешь ли прийти ко мне на ужин в следующую субботу. Рыбок моих посмотришь.
– В следующую? Я не могу.
– Я пожарю свинину и сделаю фасолевую запеканку. Ты будешь ее есть с грибным супом-пюре и банкой луковых колец. Положишь луковые кольца сверху, как корочку. Что на десерт, я еще не решила.
– Я не смогу, – повторила я. – Я буду заниматься все выходные.
– Они же устраивают Хэллоуин, ты не сможешь заниматься под этот грохот. У меня спокойнее.
– Спасибо, но…
– Пожалуйста! Моего брата не будет – ему на те выходные в национальную гвардию. Если не любишь свинину, сообразим что-нибудь еще.
Мимо прошла Рошель. Если кто-нибудь из них узнает, что мне звонила Дотти…
– Может, в другой раз, – прошептала я. – Мне пора. До свидания.
– Когда?
– Что – когда?
– Ты сказала, в другой раз. Когда конкретно?
– Ну, не знаю, трудно сказать…
– Его не будет весь уик-энд. Я уже купила продукты. Свинину нельзя замораживать, чтобы ты знала. В ней от этого микробы заводятся.
– Я не могу, честно. Мне надо идти.
– Хочешь знать, что она о тебе говорила?
Я сжала телефонную трубку так, что заболела рука.
– Что?
– Я тебе в субботу скажу. Не телефонный разговор. Но, поверь, она тебе не подруга.
У меня неожиданно потекли слезы. Из-за моей плохой посещаемости. Из-за отповеди, которую я только что дала девчонкам. Моя мама ведь не из-за них погибла… Они ни разу не предложили мне сыграть с ними в карты. Моя учеба в колледже – просто большой сальный анекдот.
– Ты даже в одной комнате с ней оставаться не захочешь, когда я тебе скажу. Это было реально грязно.
– Не могу.
– В первую неделю, когда ты приехала, было так здорово! Я могу заехать за тобой на машине брата – он всегда ее оставляет, когда ему надо в национальную гвардию. Если захочешь, можем куда-нибудь поехать поесть. В какой-нибудь ресторан. Не говори сейчас ни да, ни нет. Скажи – может быть.
Я ждала.
– Долорес, – сказала она, – я люблю тебя.
Меня охватил страх. Джек Спейт снова щекотал меня на своем крыльце.
– Я тебя очень сильно люблю.
– Мне пора. До завтра.
Только вот завтра я ее не увижу. Я останусь в своей комнате и запрусь на замок. Если она попытается войти, я настучу на нее начальству.
– Почему ты со мной так? Та неделя была лучшей в моей жизни. Мне очень хочется снова потанцевать с тобой!
– Ты слышала новость? – перебила я. – Пол Маккартни умер!
– Клянусь Богом, Долорес, я о тебе все думаю и думаю… – В трубке раздались странные отрывистые звуки. Плач. – Я имела в виду, что люблю тебя как подругу, вот и все. Не пойми меня превратно. Мы с тобой так похожи. Кто обратит внимание на пару толстушек?
