– Валяйте, парьтесь, – разрешила я.
– Потому что ты не готова. Ты прошла впечатляющий путь, но у нас остались нерешенными важные проблемы.
– Например?
– Например, твой отец и твои отношения с людьми.
Сигарета задрожала в моей руке.
– У меня прекрасные отношения с людьми.
– Да, пока ты хорошо справляешься. Тебя любят в Доме, любят на работе. Но ты здоровая молодая женщина, Долорес, и в какой-то момент тебе захочется стать сексуально активной. А ты еще слишком уязвима, потому что…
Мне уже хотелось стать сексуально активной. Я даже стала активной до известных пределов, вот как мало он обо мне знал. Я целовалась по-французски с Дионом и Мелким Чаком в кладовке с реактивами – заманила их туда флиртом, а затем надавала по рукам, чтобы не лезли, куда я на сегодняшний момент не хочу. Что тут уязвимого-то?
– Вы хотите сказать, что мне придется прибегать сюда каждый раз и спрашивать разрешения, если мы с каким-то парнем решим…
– Я хочу сказать, что пока нам еще есть над чем работать.
– Ведь так до бесконечности можно, доктор Шоу. Я хочу независимости.
– Я пытаюсь научить тебя, как быть независимой.
– Я уже знаю, как быть и как жить. И этот разговор ничего не изменит – я все решила.
Доктор Шоу снова встал и принялся протирать резиновые листья.
– Вы вытерли дерево две минуты назад, – напомнила я.
Он резко развернулся ко мне:
– Ну, это уж мне решать, или как?
– А, ну, извините, что вообще дышу, – произнесла я. – Когда мы прекратим сессии?
Он снова сел в кресло и закрыл глаза.
– Знаешь, Долорес, я считаю, мы уже прекратили.
– Что, вот так просто?
Мне всегда представлялось нечто торжественное и церемониальное: сцена, поздравления и аплодисменты за мои достижения.
– Ты явно уже вылетела из гнезда. Ну что ж, лети!
Я бы предпочла, чтобы он сказал «плыви»: он же поместил меня в бассейн, а не на дерево. И еще мне хотелось, чтобы он на меня посмотрел.
– Ну, тогда хорошо. Адиос.
– Адиос.
Он всегда так любил зрительный контакт – я ожидала, что он захочет на прощание взглянуть на меня. Я встала.
– Доктор Шоу!
– М-м? – отозвался он, будто удивившись, что я еще в кабинете. Будто я страница календаря, которую он уже вырвал и выбросил.
– Я не говорю, что вы мне не помогли. Вы мне очень помогли. Иногда я действительно воспринимаю вас как свою мать. В хорошем смысле.
– Удачи, – сказал он.
Я открыла дверь. Кашлянула и подождала, чтобы он открыл глаза. Но доктор Шоу уже превратился в труп. Я перешагнула порог.
– Что вы за человек? – спросила Надин. – Как бы вы себя описали?
Я пришла к ней прямо от доктора Шоу, хотя мне не было назначено. Мне срочно понадобилось выяснить, правда ли счастье – это футбольный мяч, который ты ловишь, или это нечто более сложное, что приходится изобретать самой.
– Что я за человек? – повторила я. – Я… визуал.
Надин кивнула на «Волшебный экран» у меня на коленях.
– Тогда изобразите.
– Что изобразить?
– То, что сделает вас счастливой.
Мы сидели в ее кухне, а не в офисе, потому что я застала ее врасплох, постучав в окно на заднем фасаде. Я ожидала, что у нее в доме фосфоресцирующая атмосфера и восковые лампы, но на кухне у Надин стоял перламутровый стол из «Формики» и висели шторы, как в кафе, с помпончиками. Маленькая девочка с обметанными диатезом щеками и густыми, как у Надин, бровями сидела в манеже у плиты, жуя пустую коробку из-под содовых крекеров.
Мы с Надин некоторое время смотрели на серый «Волшебный экран» в ожидании, когда же я начну. Я стала крутить ручки.
Сначала на экране появился кит, моя уэлфлитская китиха, только снова в океане – ее открытый рот уткнулся в верхний левый угол. Но я быстро сообразила, что делаю ошибку, и превратила изображение в мужчину, крупного здоровяка китовых пропорций.
– Это медведь? – озадаченно спросила Надин.
Тогда я покрыла его голову петлями кудрей и добавила глаза, бородку и узенькие очки в металлической оправе.
– Это мой муж, – ответила я.
Надин закрыла глаза и улыбнулась.
– Откройте глаза, Надин! Это он? Он сделает меня счастливой?
Она поморгала и взглянула на меня.
– Я просила нарисовать то, что сделает вас счастливой, – напомнила она. – Судьба не дает гарантий, как «Сирс и Робак». За сегодня с вас тридцать пять долларов.
Я вышла от нее, горизонтально держа перед собой «Волшебный экран», как религиозное приношение. Я не хотела, чтобы картинка рассыпалась, пока я не запомню ее как следует. Я донесла ее до самого дома почти не поврежденной.
На крыльце сидела Деполито.
– Что у тебя там, Долорес? – спросила она. – Новую нарисовала? Покажи!
Я в последний раз посмотрела на репродукцию и неистово затрясла экран.
Глава 20
Может, это рука судьбы, что пленки Эдди Энн Лилипоп, отснятые на «Инстагматике» и отправленные из Монпелье, Вермонт, приземлились на мой стол в фотолаборатории, но с этого момента я взяла судьбу в свои руки.
Заказ на проявку и печать снимков Эдди Энн поступил весной 1976 года – четыре пленки со школьной экскурсии в Нью-Йорк: девочки-подростки позируют стайками и смеются на гостиничных кроватях и ступеньках музея, мальчишки показывают в окна автобуса средние пальцы. Невозможно было понять, кто здесь Эдди Энн, но их учителя я узнала с первого снимка, скользнувшего по желобу аппарата.
Да и можно ли было его не узнать – письма и интимные полароидные снимки Данте, уже семилетней давности, хранились в Доме Поддержки, надежно спрятанные вместе с обрывком маминой картины в моем большом словаре Уэбстера между словами «расхрабриться» (набраться храбрости) и «шашлык» (жаренный на вертеле). В кармане рюкзачка эти фотографии и маленький квадратик холста приехали со мной из Пенсильвании на Кейп-Код, но в ту ночь, когда я пошла на свидание с моей китихой, я оставила их в номере мотеля. Вернула их мне не кто иная, как бабка: мотель переслал их в полицию Истерли через службу доставки посылок, а копы, в свою очередь, привезли запечатанную коробку на Пирс-стрит на полицейской машине. Иногда я по-прежнему рассматривала фотографии и клочок холста, когда мне нужно было найти в словаре, как пишется слово, или подпереть им открытое окно, или ощутить некую близость. Умоляющий взгляд Данте все еще трогал душу. Эти фотографии были одним из немногих секретов, которые мне удалось утаить от доктора Шоу.
