Наряд я нашла в магазине, которым владели две пожилые сестры, обе в очках, висевших на золотых цепочках. Платье стало неожиданным выбором – смелое и слишком дорогое, и у меня целый день ушел на хождение по магазинам, прежде чем я наконец вернулась к сестрам и сдалась этому платью.
Легкое, приглушенно-синего цвета с серебряной нитью, с расшитым бусинами лифом, платье делало меня похожей на цыганку. Благодаря уговорам сестер я решилась на примерку. Десятый размер сидел лучше, чем двенадцатый.
– Фанни, ты только посмотри! – воскликнула одна из сестер, когда я вышла из примерочной.
Фанни надела очки.
– Сногсшибательно! Я говорю это всем покупательницам, но сейчас ничуть не преувеличиваю.
– И юбка села прекрасно, – добавила ее сестра. – Покрутитесь!
Я засмеялась, отворачиваясь от большого зеркала.
– Не упрямьтесь, – настаивала одна из хозяек магазина. – Ну же, покрутитесь!
Я покрутилась. Сперва медленно, затем быстрее. Складки разошлись, подол приподнялся и расширился – я стала похожа на «утреннее сияние»
[24]. «Вы молодая красивая женщина», – услышала я голос доктора Шоу. Сейчас он, наконец, оказался прав.
Сестры зааплодировали, и мы втроем рассмеялись. Мне очень захотелось, чтобы меня увидела мама.
В примерочной я стянула платье через голову, повесила на плечики – и замерла. На поверхности затрепетало некое сознание, от которого головокружение продолжало накатывать волнами. В голове образовалась суматоха. Я сунула пальцы под эластик лифчика и пощупала груди. Они отозвались на прикосновение по-новому – болезненно и чувственно. Догадка ударила меня как молотком – я съехала на пол по стене примерочной.
– Мы уж думали, вы там в обморок упали, – пошутила Фанни.
– Знаете, что? – сказала я. – Кажется, я беременна.
Они снова зааплодировали. Фанни достала бумажник и показала мне фотографии своих внуков. Как я ехала обратно в Монпелье, я не помню.
Тошнота началась через неделю.
– Можем выписать вам бендектин от дурноты, – предложила мне врач.
Я грызла соленые крекеры и проглатывала крохотные кусочки банана в надежде, что желудок их не заметит. Данте я сказала, что в магазине ходит желудочный грипп. За кассой я старалась не смотреть на еду, которая проезжала мимо меня на ленте. В перерывах начала открывать окно проветрить комнату от табачного дыма и усаживалась подышать свежим воздухом, задрав ноги. Я спрятала бутылку игристого красного вина в корзине для белья, чтобы отпраздновать событие, когда сообщу Данте новость. К шестой неделе я сознательно упустила уже несколько возможностей для разговора.
На школьный бал Данте оделся в обычный учительский прикид – джинсы «Левис», голубую рубашку, коричневый твидовый пиджак и ни к чему не подходящий галстук. Я велела ему сидеть у себя, пока доставала новое платье из пластикового пакета. Я пряталась от него, как невеста. В тот день меня еще ни разу не вырвало. Заветная бутылка ожидала своего часа в холодильнике.
– Ух ты! – воскликнул Данте при виде меня. Я немного потратилась и купила подходящие заколки со стразами, а еще зашла на макияж к «Chez Jolie».
– Правда, я красивая в этом платье? – спросила я. От его ответа зависело будущее троих людей.
– По шкале от одного до пяти, – сказал Данте, – я ставлю тебе шесть. И в платье, и без платья.
Танцевальный вечер оказался тематическим: «Время в бутылке». Девочки окружили Данте, не успели мы пройти спортзал. Он поручил меня учителю математики Бумеру и его жене Поле и позволил ученицам утащить его на танцпол.
Декорациями служили рыбачьи сети, свисавшие с баскетбольных корзин и наполненные надувными шарами и раковинами из папье-маше. В центре зала за метровым штакетником стояла огромная пластиковая бутыль с настенными часами внутри и русалочкой, усаженной на высокое плетеное кресло со спинкой «павлиний хвост». В русалочке я узнала резиновый, в натуральную величину, манекен для тренировки навыков реанимации. Декораторы стянули с нее спортивный костюм и напялили лифчик в цветочек и рыбий плавник из папье-маше. К жестким нейлоновым волосам кто-то прикрепил цветок гибискуса.
Бумер изъяснялся исключительно односложно, зато Пола говорила за двоих, крича всякую ерунду так, что заглушала оркестр.
– Вы-то уж точно не похожи на предыдущую подружку Данте, – проорала она.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, это трудно объяснить… Вы больше похожи на нас, учительских жен.
То есть безвкусно одетая, перевела я для себя. Хотя я и пришила подмышники, возвращать платье уже поздно.
Первый час я просидела в дальнем углу на складном металлическом стуле у стола с пуншем, подмечая молчаливую оценку учеников. Улыбка растягивала лицо, как резиновый бинт. Пола описывала свою жизнь – как она отличалась от своих трех сестер, почему не поленилась в тридцать три года надеть брекеты, кровавые подробности кесарева сечения, в результате которого на свет три года назад появилась их с Бумером Эшли. Никто будто и не замечал, как красиво я выгляжу.
Меня удивило, какими сформировавшимися выглядели старшеклассницы – я не помню таких зрелых фигур в Истерли, где я пряталась от всех по углам. Там я была бестелесной даже с весом в сто десять килограммов и четыре года жизни невидимкой двигалась по коридорам, уставившись в линолеум и ни разу не ответив ни на один взгляд.
Еще пара месяцев, и беременность сделает меня похожей на баклажаны с огорода Данте. В «Наших телах и нас самих» говорилось, что некоторых мужчин возбуждают фигуры беременных, но я в этом сомневалась. Я больше знала о том, как мужчины реагируют на толстых, чем авторы книги.
Меня шокировала нецензурная брань из уст старшеклассниц – девица с завитыми в спирали волосами и с кружевным зонтиком назвала своего бойфренда «гребаным козлом», как раз когда я передавала им чашки с Нептуновым нектаром. Пена и запах нектара вместе с вульгарным языком девицы вызвали у меня тошноту.
Начав жить с Данте, я почти перестала сквернословить. Бессознательно, честное слово: само получилось. «Ругательства – это часть твоей защитной брони», – любил повторять доктор Шоу. Данте ругался только в гневе, меча крепкие выражения, как копья.
С танцпола он время от времени умудрялся мне помахать. Целая очередь девчонок жаждала с ним потанцевать, и ежеминутно очередная старшеклассница разбивала пару и перехватывала танец. Я замечала, как рядом с ним каждая расцветает и улыбается. Он был словно знаменитый актер на приеме – можно смотреть, восхищаться, но поговорить нельзя. Он держался центра спортзала.
Когда оркестр сделал перерыв, я прильнула к Данте всем телом, зацепившись подбородком ему за плечо.
– Тебе весело? – спросил он.
