В «Наших телах и нас самих» говорилось, что на моем сроке предпочтительный метод аборта – вакуум-аспирация. Зародыш будто пылесосом уберут со стенки моей матки. Будто пылесосом. Снова приходится пылесосить за Данте…
Когда зазвонил телефон, я стояла перед зеркалом, удивляясь, какими грязными становятся волосы, если их не мыть пять дней. И все вот так, думала я. Все разваливается на части, стоит не последить пару минут.
– Это я, – сказал Данте. – Можно, я зайду? У меня для тебя кое-что есть.
Я побежала по квартире, собирая банановую кожуру с подлокотников кресла и смахивая крошки соленых крекеров на пол. Я размазала немного румян по своим зеленоватым щекам. С волосами я ничего не могла поделать.
Он выглядел красивым и отдохнувшим.
– Не смотри на меня, – попросила я.
Он подал мне лист бумаги.
– Вот, – сказал он, – для тебя.
Я видела, что это его почерк, но не могла разобрать слов.
– Это стихи, – объяснил он. – Что скажешь?
– Не знала, что ты пишешь стихи.
– Я и не писал – до прошлой ночи. У меня была весьма нелегкая эпифания в отношении того, как сильно ты во мне нуждалась, и поэтому так вышло. Это любовная поэзия.
Творение Данте называлось «Любовь и мы», как на карточке с розами. Я не увидела в стихах никакого смысла. В них было мое имя, но отсутствовал ребенок. Я заплакала.
– Тебя тронули стихи, – улыбнулся он. – Я тоже считаю, что удачно получилось. По-моему, это можно опубликовать.
– Данте, – сказала я. – Нам надо поговорить о будущем.
Но он говорил только о своем будущем как поэта.
– А как же ребенок? – спросила я.
Он обнял меня за спину и притянул к себе. И отрицательно покачал головой.
Глава 22
«Прерывание беременности» – так назвала это леди из клиники. За десять минут она рассказала мне все подробности: четыре часа от начала до конца, стоимость 175 долларов, на время процедуры ко мне прикрепляется специально выделенный консультант. Отвечая на ее вопросы, я слышала, как мой голос становится выше и тоньше, пока не начал напоминать нытье москита. Женщина, казалось, ничего не заметила.
– Ну, значит, ждем вас к часу в субботу, – сказала она.
Уверенная, что ребенок – девочка, я не могла ее не назвать, а имя сделало ее реальной. Альтернативным планом у меня было наврать Данте, что произошел выкидыш, уехать, родить Виту Мэри и отдать на удочерение. Я могла сплести отличную историю с защитой от дурака: что-что, а лгать Данте у меня отлично получалось.
Но ведь мир полон плохих родителей. Я постоянно видела в «Гранд Юнион», как папаши и мамаши бьют своих детей по голове и называют идиотами, а ты стоишь и молча пробиваешь им вредные продукты. К тому же я боялась рисковать девяти-десятимесячным отсутствием: в открывшуюся брешь может пролезть Рафаэла или любая другая.
Вдруг Данте полюбит Виту Мэри, как только увидит ее, думала я. Может, он только теоретически против детей, а подсознательно хочет быть отцом. Возможно, мир все-таки не взорвут через десять лет.
А что, если он ее не полюбит? Что, если ее рождение приведет к тому, что я его потеряю? «Свободные от детей» – так он называл бездетные семьи.
– К субботе у вас пойдет девятая неделя, – предупредила врач. – После десяти недель мы не применяем вакуум-аспирацию – слишком много осложнений. Сейчас процедура будет заключаться в отделении тканей плода от стенки матки с помощью вакуумного отсоса. Зародыш выйдет из вашего тела по гибкой трубке.
– Ты негибко мыслишь, – упрекал меня Данте, когда я сказала, что не в состоянии решиться на аборт. – Сейчас семидесятые годы двадцатого века, а не мрачное Средневековье. Женщины долго и упорно боролись за право на такой выбор – сходи почитай свою драгоценную книгу.
Я так и сделала, пропустив главу об абортах и сосредоточившись на тех, где говорилось о вынашивании ребенка и родительских обязанностях. Я смотрела и другие книги по беременности, но прятала их от Данте в корзине для белья вместе с неоткрытой бутылкой игристого вина. Если бы я не затягивала со звонком в клинику, если бы я действовала немедленно, она была бы безымянным маленьким комком плоти «не больше жемчужины». Она была размером с жемчужину в тот день, когда я купила свое синее с серебром платье и кружилась для двух сестер-продавщиц. Если поехать в Бёрлингтон и спросить у них, как мне поступить, они скажут – оставлять. Вите Мэри уже девять недель, она уже младенец ростом в один дюйм, плавающий в жидкости, с пальчиками и зачатками глаз – правда, сердцебиение еще не прослушивается.
Я написала бабке, что мы не приедем на Рождество, «но я скучаю по тебе и очень хочу увидеться». Выводимая строчка наполнилась правдой, и мне пришлось прерваться, чтобы выплакаться.
– Я записалась на прием, – сказала я Данте в тот вечер. – Мне это сделают на следующий день после Рождества.
Он помешивал на сковородке наш ужин: китайская капуста, тофу и гороховые стручки. Я не ела, а разделяла ингредиенты вилкой в кучки – такое поведение доктор Шоу называл пассивно-агрессивным. Данте это заслужил, и не только это, рассудила я. «Детоубийца», – думала я, глядя, как он ест.
– Сегодня звонил Ник, предлагал покататься в выходные на лыжах. Но ничего. Хотя и соблазнительно. Я позвоню ему и скажу, что не могу.
– Поезжай.
– Я должен быть здесь, с тобой. Я обязан помочь тебе пройти через это.
– Я не хочу, чтобы ты здесь находился. Я лучше побуду одна в эти выходные.
Данте под столом взял меня за руку.
– Ты поступаешь правильно, – заверил он.
– Да? Ты это ей скажи!
– Кому?
Я заставила его ждать.
– Никому, – ответила я наконец.
В ту ночь мне приснился сон, в котором Данте принял у меня роды на заднем сиденье машины. Он перерезал пуповину ржавыми ножницами, а незнакомые люди смотрели, приплюснув лица к стеклам машины. Вита Мэри оказалась разговорчивой светловолосой малышкой. Я сразу ее полюбила, но даже в моем сне на одной любви далеко было не уехать. Прямо у меня на глазах она съежилась и покрылась коркой, превратившись в леденец из кленового сиропа. «Съешь ее», – настаивал Данте. Я так и сделала.
Но когда я проснулась и включила ночник, он, спящий, показался мне очень красивым и нежным. Ведь еще в первую ночь он спросил о противозачаточных – ясно обозначил свою позицию с самого начала, каким бы негодяем я его сейчас ни выставляла. Это моя ложь привела меня в эту ситуацию, а не Данте. Но без лжи я вообще не попала бы сюда. Если я не пережившая мучительный разрыв с парнем художница-акварелистка с прической под Фэрру Фосетт, тогда я Долорес, которую все бросают.
Я выбралась из постели и забегала по комнате. Уйдя к себе в квартиру, я написала два списка:
