Глава одиннадцатая
В драматической истории парохода «Кнессет-Исраэль» отсутствует тот политический аспект, который превратил в символ и миф корабль «Эксодус», но тем не менее эта история ясно продемонстрировала, по крайней мере, одно: никакой английский флот не может победить желание людей репатриироваться на родину и вернуться домой.
Из Хайфы Йоси поехал на автобусе в Тель-Авив и сразу по прибытии отправился в кафе «Касит», откуда позвонил Ицхаку Садэ. Садэ попросил его прийти к нему. Он жил в пентхаузе на проспекте Ротшильда. Когда Йоси пришел, Садэ налил ему вина, поставил на стол тарелку с несколькими сортами сыра, и Йоси, который еще не полностью пришел в себя после пережитого, стал рассказывать ему о том, что произошло во время плавания на «Кнессет-Исраэль» и в хайфском порту. Всю историю с начала до конца, день за днем.
— Как такое может быть?! — возмущенно воскликнул он, заканчивая свой рассказ. — На корабле погиб мальчик, а тут все вели себя так, будто ничего не происходит. Да, я служу в «Хагане», но сейчас говорю от имени репатриантов, потому что чувствую себя одним из них. Почему никто не привел нам на помощь ребят из Эйн-Харода? Если бы это было сделано, тогда я, может, еще и согласился бы на требование «Пальмаха» и разрешил детям на корабле и дальше сражаться с англичанами. Но так…
— Ладно, — печально сказал Садэ, который за все это время не проронил ни слова, — приходи в пятницу вечером в кафе «Касит».
В пятницу Йоси отправился в «Касит». Кроме него, Садэ позвал также Хану Ровину, Авраама Шленского, Натана Альтермана, Йохевед Бат-Мирьям, Аарона Мескина, Цилю Биндер
[74] и еще несколько человек. Хецкель закрыл кафе и объявил: «Сегодня вы мои гости». Они поужинали, выпили, после чего Садэ попросил всех сесть и сказал:
— Я хочу, чтобы вы послушали рассказ о том, что случилось на «Кнессет-Исраэль», из собственных уст его командира.
Йоси не был великим рассказчиком. Он говорил медленно и был скуп на слова. Он словно давал истории самой рассказывать себя, будто был не ее активным участником, а всего лишь свидетелем, и при этом активно помогал себе руками. Они служили ему поводырем, который вел слушателей по извилистым тропам его рассказа.
Он рассказывал им о женщине, грудного ребенка которой немецкие солдаты застрелили и бросили возле дороги.
Рассказывал о том, как пассажиры корабля засучили рукава и в тусклом предвечернем свете он увидел у них на руках страшные лагерные номера. Море синих номеров…
Рассказывал о девушке, которая пряталась каждый раз, как видела, что ее тело отбрасывает тень, и все время бормотала католические молитвы. Она была бледная, весила всего тридцать три килограмма и с трудом передвигала неестественно белые, отмороженные в снегу ноги. Как-то раз она попыталась улыбнуться и сказала:
— Моя улыбка умерла тогда вместе со мной и только сейчас снова начинает оживать.
Он говорил о тесноте, о сиротах и о похоронах младенца в ящике из-под консервов, обвязанном якорной цепью; о газовых гранатах и о сопротивлении пассажиров, которое прекратилось только тогда, когда способных на сопротивление не осталось; о том, как люди прыгали в воду с большой высоты, хотя не умели плавать, и о том, как их вылавливали из воды английские сторожевые катера; о том, как пассажиров, одного за другим, снимали с корабля, опыляли дустом, а затем сажали на депортационные корабли; о том, что, несмотря ни на что, люди готовы были умереть, лишь бы не ехать на Кипр.
Йоси говорил обо всем этом с болью и гневом, и у него было такое чувство, словно он перенесся из кафе обратно на «Кнессет-Исраэль» и на него смотрят сейчас глаза четырех тысяч человек. Тех самых, что кусали английских солдат, тех самых, кого эти солдаты жестоко избивали, тех самых, что жили теперь в концлагерях на Кипре. Именно они, эти люди, и были, с его точки зрения, истинными героями Израиля. Именно их, этих людей, и предал ишув, когда они прибыли в Палестину. И именно они — эти преданные ишувом герои — говорили сейчас его устами.
В кафе стояла гробовая тишина. Йоси казалось, что он слышит, как у присутствующих в жилах пульсирует кровь. Все сидели неподвижно, словно боялись пропустить хотя бы одно сказанное им слово.
— Хоть убейте меня, — говорил Йоси с глубокой горечью, — но я не способен понять, почему репатрианты должны были сражаться с англичанами в одиночку и почему никто не пришел в порт, чтобы им помочь. Ни «Хагана», ни «Пальмах», ни хайфские рабочие. Я был от этого просто в шоке. Я участвовал во многих сражениях и научился пользоваться автоматом еще в Ханите. Так неужели же вместо меня должны были идти в бой старики и бывшие узники Освенцима? Мне кажется, в этой стране узники концлагерей должны быть как раз последними, кого посылают драться с англичанами, а вовсе не первыми. Когда я, — сказал он, помолчав, — вернулся с Кипра в Хайфу, меня уже ждали там люди из «Пальмаха» и «Алии-Бет», которые, естественно, знали о моем приезде. Среди них был и Игаль Алон. Мы пошли с ними в ресторан, и я вкратце рассказал им о том, что мы пережили. И о двадцати трех днях, проведенных в море, и о драке с англичанами в порту, и о газовых гранатах, которые закатились в трюм, и о том, какой опасности подверглись из-за этого жизни женщин и детей. От меня они услышали об этом впервые, и я не скрыл от них, насколько взбешен тем, что они не пришли. Если бы они организовали хотя бы демонстрацию в порту, чтобы поддержать пассажиров, или хоть что-нибудь… Но они не сделали ничего, абсолютно ничего. Эти люди… Эти несчастные… Это же остатки еврейского народа! И вот когда они наконец-то прибывают в Хайфу, Хайфа как ни в чем не бывало продолжает жить своей собственной жизнью, а они должны сражаться с англичанами в одиночку… Даже на похороны погибших никто, кроме меня, не пришел. Конечно, зачем приходить? Подумаешь — хоронят каких-то там неизвестных… Как такое возможно? Не понимаю.
Альтерман, который, как и все присутствующие, слышал обо всем этом в первый раз, взволнованно встал и стал бормотать что-то себе под нос.
— Я хочу понять одно, — продолжал между тем Йоси. — Если на берегу нет бойцов, то почему в таком случае с англичанами должны сражаться репатрианты? Ведь это все, что осталось от еврейского народа. Эти люди прибывают сюда из ада. Почему же именно они должны становиться жертвами? Они уже ими были. Я считаю, что прибывающим сюда людям надо отдавать приказ не сопротивляться. Потому что сопротивление означает кровопролитие. Не должно быть так, чтобы репатрианты в порту сражались, а люди здесь преспокойно сидели себе в кафе. Когда Игаль Алон сказал мне, что кровь репатриантов — это кровь воинов, жертвующих собой во имя освобождения еврейского народа, я был просто в ужасе от его слов.
Йоси говорил без перерыва почти четыре часа, а когда закончил, почувствовал себя измученным и опустошенным. Хецкель протянул ему рюмку. Все молча встали и, не сговариваясь, поехали на нескольких такси в бар «Дельфин». Менаше Баарав, как всегда, заиграл на аккордеоне, а Хана Ровина села в углу, закрыла глаза и запела по-русски. Когда она пела по-русски, голос у нее был такой сильный, что от него лопались стекла. Она пела и плакала.
