Когда открытие малярийного комара стало полным логическим завершением открытия Лаверана, это казалось чем-то непостижимым, ошеломляющим. Однако из биологии мы знаем, что размножение одноклеточных растительных организмов происходит путем деления с чередующейся споруляцей, а у животных организмов – делением с попеременной конъюгацией. Другими словами, простейшая клетка делится и подразделяется на новые, равнозначные по отношению друг к другу клетки, после чего наступает процесс образования двух различных клеток: женской и мужской, которые должны соединиться, чтобы создать одиночную клетку, способную возобновить репродуктивный цикл путем деления. Этот механизм и сами малярийные паразиты (иначе говоря, простейшие) были известны еще во времена Лаверана, и было бы логичным рассматривать процесс сегментации в строме кровяных телец как фазу деления и ждать, когда паразиты уступят место половым формам, которые обязательно должны следовать за делением. Вместо этого в процессе деления усматривалось лишь спорообразование, и ни сам Лаверан, ни ряд других ученых, проводивших исследования, не знали, как объяснить появление половых форм. Лаверан высказал предположение, которое тут же было принято на веру, о том, что эти две половые клетки являются вырождающейся формой малярийного паразита и поэтому не способны вызвать изменения, приводящие к заболеванию. И в самом деле – малярия как будто проходила с момента появления двух половых клеток, в связи с тем, что конъюгация невозможна в крови человека. Эту мысль Лаверану подсказала новейшая в ту пору теория Мореля о вырождении человека, которое сопровождается деформацией и слабостью. И как раз из-за того, что суждение известного врача было навеяно идеями грандиозной теории Мореля, все нашли его довольно удачным.
И не нашлось никого, кто бы ограничился такого рода рассуждением: плазмодий малярии есть простейший организм, который размножается делением – прямо у нас на глазах, по окончании деления мы видим две разные клетки: одна имеет форму полумесяца, а другая нитевидная; это мужская и женская клетки, которые, соединившись, должны снова приступить к делению. При таком рассуждении мыслящий человек тут же нашел бы дорогу к научному открытию. Но такой простой ход размышления оказался недоступным. Невольно возникает вопрос, каких бы вершин достиг мировой прогресс, если бы специальный метод обучения подготавливал людей к чистому наблюдению и логическому мышлению.
Сколько в мире пропадет времени и интеллектуальных усилий только потому, что ложное кажется великим, а истина чем-то мелким и незначительным.
Я рассказываю об этом для того, чтобы подчеркнуть настоятельную необходимость воспитывать новое поколение с помощью более рациональных методов, ведь именно от грядущего поколения мир ожидает прогресса. Мы научились использовать нашу окружающую среду, но мне кажется, сейчас назрела необходимость разумного использования человеческих ресурсов посредством научного просвещения.
Возвращаясь к методике обучения письму, разработанной Сегеном, следует заметить, что она подтверждает еще одну истину: в преподавании мы выбираем слишком извилистые пути, что сродни нашему подспудному желанию усложнять вещи и ценить замысловатое. В качестве примера можно привести и самого Сегена, который преподавал геометрию только для того, чтобы научить ребенка писать, и который заставлял детский ум прилагать все силы, чтобы следовать геометрическим абстракциям, сводящимся к простой попытке нарисовать печатную букву D. И в конце концов, разве не придется ребенку предпринять еще одну попытку чуть позже, чтобы забыть печатные буквы и выучить прописные?
И мы до сих пор все еще верим, что перед тем, как приступить к письму, ребенок должен научиться чертить вертикальные палочки. Это убеждение уже стало общепринятым. И мало кому приходит в голову, насколько противоестественно начинать прописывать округлые буквы алфавита с прямых линий и острых углов.
И после этого мы удивляемся, почему детям так трудно поначалу вывести красивый изгиб буквы О
[55]. Но ведь мы сами прикладывали массу усилий для того, чтобы заставить ребенка заполнять страницы за страницами палочками и острыми галочками! Кому мы обязаны этой освященной веками мысли, что первым знаком при обучении письму должна быть прямая линия? И почему мы так упорно не хотим учить детей рисовать кривые?
Давайте на минуту забудем обо всех предрассудках и пойдем более простым путем. Быть может, нам удастся избавить последующие поколения от ненужных усилий при обучении письму.
Нужно ли начинать письмо с прописывания палочек? Одной минуты ясного логического размышления достаточно, чтобы мы ответили на этот вопрос отрицательно. Ребенок затрачивает слишком много усилий, чтобы выполнить это упражнение. Первые шаги должны быть легкими, а движения руки вверх-вниз, наоборот, являются самыми трудными. Только профессиональный каллиграф сможет заполнить целую страницу вертикальными черточками, сохранив при этом правильность штрихов, но обычному человеку это под силу лишь в некоторой степени. На самом деле прямая линия уникальна и представляет собой кратчайшее расстояние между двумя точками, тогда как любое отклонение от направления образует линию, уже не являющуюся прямой. Поэтому прописывать бесконечные отклонения значительно легче, чем единственную в своем роде прямую, олицетворяющую совершенство.
Если мы попросим нескольких взрослых человек провести на доске прямую, каждый начертит длинную линию, идущую в различных направлениях, некоторые начнут с одной стороны, некоторые с другой, и почти все смогут провести прямую линию. Но стоит только попросить их начертить линию в определенном направлении, начиная с указанной точки, как умения, проявленного при выполнении первого задания, как не бывало. Почти все прямые будут длинными – поскольку только по инерции линия может пойти прямо.
Попроси мы их сделать линии короче, указав точную длину, количество ошибок и неточностей увеличилось бы, так как ослабится сила инерции, которая помогает сохранить определенное направление. В дополнение ко всем прочим ограничениям, применяемым в обучении письму, мы также требуем, чтобы ученик держал орудие письма определенным образом, а не так, как подсказывает ему природный инстинкт.
Одним словом, к первому акту письма, который должен быть результатом свободной воли ребенка, мы подходим с чрезмерной рациональностью и ограничениями. При этом мы требуем, чтобы все палочки были строго параллельными, тем самым ставя перед ребенком трудную и совершенно бессмысленную задачу, ведь он не понимает конечной цели всех этих мелочей.
Когда я посещала школы для умственно неполноценных детей во Франции, я заметила, что, прописывая вертикальные палочки в своих тетрадях, воспитанники под конец страницы постепенно переходят на букву С (Вуазен
[56] также обратил внимание на этот феномен). Это свидетельствует о том, что у неполноценного ребенка, чей мозг не обладает столь же высокой сопротивляемостью, что и у нормальных детей, и поэтому более подвержен утомляемости, попытки подражания постепенно вытесняются естественными движениями, которые оказываются сильнее навязанных со стороны навыков. Поэтому вертикальные палочки постепенно превращаются в кривые и все больше начинают походить на букву С. В тетрадях здоровых детей такого не увидишь ввиду того, что они усилием воли заставляют себя дописать палочки до конца страницы, тем самым маскируя допущенную нами дидактическую ошибку.
