– Василев урание, параклитэ, то пнэвма тис алифьас
[33], – бормотали они, видя за близкой гранью смерти врата рая и зеленый сад в цветах и плодах…
Держанович сам набрал близ Иерона цветов и свил восемь венков, и благодаря его трудам посмертные спутницы павших были подготовлены как нельзя лучше. Когда дружина начала собираться, они стояли на коленях перед своими новыми властителями, красивые и спокойные. Только губы продолжали шевелиться: «Патэр имон о эн тис уранис»
[34]…
В скутарах лежали обжаренные части туш, стояли амфоры с вином: великий Один увидит, что эти люди недаром сходили на Греческое царство. Слишком обгоревшие тела были покрыты плащами целиком.
Ингвар пока не мог встать, но его вынесли на площадку, чтобы вождь проводил своих бойцов. За пять суток на его щеках отросла рыжеватая щетина, обожженная кожа подживала, и сейчас князь был уже почти похож на себя, только выглядел изможденным.
– Вы, братья мои, придете к Отцу Ратей, как подобает прославленным воинам, – говорил Ингвар, глядя на крепость из погребальных судов. – При вас будет добыча и женщины. А если кто посмеет упрекнуть вас, то вы сперва сами дадите ему в челюсть, а потом я подойду и добавлю, – с мрачноватой уверенностью обещал он. – А вы, – он обернулся к напряженно слушавшей его дружине, – те, кто остается и будет продолжать поход, – докажите грекам, что сила не во мне, вашем князе. Сила – в вас, во всей руси. Раз уж мы пришли, то не уйдем, не добившись того, что нам нужно. И грекам придется с нами считаться.
Приносить жертвы взялись Хавстейн, привыкший быть жрецом для своей дружины, и, само собой, Мистина. Как делаются такие вещи, все хорошо знали. Вот лишь столь крупного жертвоприношения никто в дружине еще не видел.
Когда умер Олег Вещий, Мистине было двенадцать лет, и отец привел их с Ингваром на погребение. Ингвару было десять – может, для ребенка это зрелище не вполне подходило, но Свенельд рассудил, что будущий князь должен увидеть и запомнить, как белый свет прощался с тем, кто создал и прославил державу русов. С Олегом отправляли на тот свет двух молодых рабынь. Тогда на погребальную краду поднялась жрица Марены – Мара – с двумя помощницами. Она велела положить рабынь на бок по сторонам тела их господина; на шею каждой накинули по две веревки с петлями, и по знаку Мары двое мужчин дернули за петли. Двенадцатилетний Мистина кривился и морщился, с отвращением глядя, как старуха по три раза бьет ножом между ребрами, отчего тело жертвы дергается, а кровь хлещет во все стороны, заливая и покойника, и все его добро, и лодью. Хорошо еще, что петли на горле не давали несчастным кричать… Очень неудобно, как он тогда уже отметил, душить и резать женщину, лежащую на боку.
Сейчас они с Хавстейном подошли к делу как мужчины. Двое хирдманов поднимали очередную гречанку на ноги; Хавстейн заходил к ней за спину и накидывал на горло ременную петлю, намотав концы на кулаки; тело ее приподнималось и вытягивалось. Мистина наносил быстрый и сильный удар скрамом снизу под ребра, и одновременно Хавстейн совершал стремительный рывок концами ремня. И пленница мгновенно оказывалась мертва, убитая сразу двумя способами, как и положено для жертвы. Хирдманы поднимали тело и перекладывали в скутар, а Хавстейн и Мистина переходили к следующей.
Одна, вторая, третья… Восьмая. Все было кончено очень быстро. Лишь сойдя с помоста, Мистина глянул на себя. Хавстейн стоял у пленниц за спиной, поэтому остался почти чистым, но именно на Мистину била струя горячей крови, когда он выдергивал скрам… К двадцати пяти годам сын воеводы имел так хорошо поставленный удар, что никакой старой Маре, за жизнь убившей десятки посмертных спутниц, за ним было не угнаться. Но сейчас у него кружилась голова, стучали зубы, скрамасакс с белой костяной рукоятью дрожал в руке. Потоки крови сохли на коже обнаженного торса, и Мистина не удивлялся ужасу в беглых взглядах отроков. Он и сам чувствовал себя не человеком, а лишь ножом в руке Марены, и старался ни с кем не встречаться глазами, не шутя опасаясь, что сейчас может ненароком убить взглядом. Не ощущал земли под ногами, все вокруг видел ясно, но как будто из огромного далека. И звуки белого света почему-то доходили до него очень плохо.
«Заиграешься!» – вспоминалось ему весьма уместное предупреждение побратима.
И да, мог заиграться. Но кто-то же ведь должен это делать – в походе нет старух-жриц, служительниц Марены и Кощея. И сейчас на нем был торсхаммер – защита от сил смерти, в чьи объятия он уже слишком смело погружался.
Поджигать приготовленный костер не стали. Взошедшим на борт предстояло еще немного подождать отплытия. Совсем немного – лишь до полуночи.
* * *
– Что там происходит? – полушепотом, пытаясь не выдать подчиненным своего волнения, восклицал Феофан. – Ты можешь мне объяснить? Они что – запалили сам Город?
– Нет, стратиг, не волнуйся, – успокаивал кентарх Иоанн, но без особой уверенности. – Клянусь головой Святой Девы…
Весь страт собрался на корме, даже дозорные на носу и бортах то и дело оглядывались. Сыпались предположения – одно хуже другого.
– Скифы сожгли храм Архангела Михаила!
– Какой храм, один храм не может так гореть! Это целый город, наверное, Неаполь!
– Это леса под Неаполем!
– Господи, помилуй!
Ночью невозможно было понять, насколько близко находится пламя, и поэтому не удавалось уверенно определить, насколько оно велико. Но это был не просто костер и даже не горящий дом – нечто большее.
– Сдается мне, это Иерон или что-то близ него, – высказался Василиск, царский кормчий, лучше всех знавший русло и берега Боспора Фракийского.
– Но что на заставе может так гореть? – повернулся к нему Феофан. – Это же не дровяные склады! Там каменные стены, оттуда даже имущество все вывезли.
– Может, Господь послал огонь небесный и сжег всех скифов с их добычей? – отчасти язвительно предположил Зенон. – У него наверняка кончилось терпение смотреть, как варвары убивают христиан, а мы тут стоим, как козы на привязи, и наши мечи скучают в ножнах! Я сам скоро блеять начну!
Феофан бросил на него неприязненный взгляд. Он не удивился бы, если доместик схол, заросший бородой почти до глаз и похожий на сатира, заблеял и без пятидневного ожидания.
– Может быть, нам стоит… – начал патрикий. У Господа терпения хватит до конца мира, но вот у него больше не было сил бездействовать. – Стоит пройти туда… Подойти ближе… Посмотреть, что происходит. Может быть, нужна помощь… Или мы спасем тех, кого еще можно спасти, а если у скифов и правда какая-то беда, мы довершим… Начатое Господом…
– Ну наконец-то Господь послал тебе здравую мысль! – Зенон воздел руки и стал похож на изображение пустынника, только козы у ног не хватало. – А если бы ты слушал, что я тебе твержу уже три дня…
