Сбирались рати, рубили черные мужики просеки, чтобы большое конное войско могло дойти до Новгорода.
Метался в бреду Добрыня старый, свалясь от невместимых в его доброе сердце горестей.
– Эх! – говорил злой и помолодевший князь. – Не ко времени Добрыня свалился! Ему не впервой на Новгород ходить… Он бы рати повел.
– Как бы он повел? – шептались воеводы и бояре. – Словно князь забыл, что Добрыня – самый старый в свите его! Словно не видит, что Добрыня едва ходит на ногах своих опухших!
– Да как бы он повел? – говорили другие. – Чай, ноне Новгород не тот, что прежде. Сей город – христианский! Да в Новгороде дети его любимые. Тамо и внуки его малые… Куда бы он? Проливу своих детей пошел бы?
– Князь же вот идет! – возражали третьи. – Проливу сына своего…
– Господи! Не допусти! – стонал в пещере инок Илия. – Господи, не дай на Руси отцу сыновнюю кровь пролить либо сыну на отца меч поднять! Сие зло не позволит державе нашей подняться! Зло ведь, как семя брошенное, прорастает! Господи, не допусти!
Осмотрев изготовленную рать, Владимир соскочил с коня и спросил деловито:
– К Борису посылали? Пущай на пути в Новгород к нашей рати со всей своей дружиной подойдет! У него дружина самая большая в державе! – Князь говорил так, словно собирался не проливу сына идти, не проливу брата Бориса ополчать. – Заутра выступаем!
– Господи, не допусти! – шептал Илия, проваливаясь в забытье.
Он очнулся, когда над Киевом начинался рассвет, и ужаснулся, поняв: Владимир-князь умер!
– Господи! – шептал он. – Сколь грозны дела твои! Господи, что же теперь будет?..
* * *
15 июня 1015 года князь Владимир внезапно умер. Он был готов к походу на отложившегося Ярослава, старший же сын его Святополк сидел в темнице и, скорее всего, был бы казнен за измену. Рейнборн – его правая рука, или, точнее, его духовный и политический руководитель – умер в заточении. Лучшая рать, два года собираемая Борисом, была под его началом на походе против печенегов. Но с печенегами, значительно уступавшими числом и вооружением киевлянам, стычек почти не было.
Они предпочитали уходить от столкновений. Так что войско оставалось свежим и нетронутым. Казалось, все способствовало продолжению политики Владимира. Но смерть его все повернула в другую сторону.
Когда упал он в тереме замертво, Киев на несколько часов остался без власти. Добрыня – правая рука и всечасный исполнитель воли княжеской – умирал в дальнем покое. И никто не шел к нему, потому что челядь грабила погреба и валялась пьяная по всему подворью.
Добрыня, кто одним взглядом мог держать их в страхе, а кулаком убить на месте, лежал без памяти. И сразу стало некому его смертный пот утереть.
Из темного хода пещер киевских вышел торопливым шагом инок Илия и пошел давней тропою, еще Ольге Великой ведомой, из пещер в город Владимира, в терем его. Мимо Берестова, через Лядские ворота вошел он безвозбранно. Стояло в Киеве полное нестроение и смута. С тоской отметил инок Илия, что важнейшие ворота города отворены стоят и воротников нет никого – все разбежались: кто грабить, а кто – за домы свои в опасении, за домочадцев своих… Догадался, что затворен стоит конец Козары, и Подол еврейский затворился, и все мастера – кожемяки, сапожники, оружейники, портные – затворили кварталы свои на посаде. По улицам пробегали чьи-то челядины, тащили награбленный скарб. Откуда-то взялись лихие люди-поножовщики, что кучками да шайками ходили по граду пробуя плечами ворота горожан – заперты ли, пытаясь перелезть через заборы, и там, где не натыкались на волкодавов отвязанных да на лучный бой из окон, озоровали. И скотину сводили, и животы грабили.
Пьяные и разгоряченные, мотались они по улицам, не обращая внимания на монаха, что, прижимаясь к стенам, торопливо шел к Отиеву замку Владимира.
И здесь тот же погром и нестроение. Растолкав пьяную челядь, Илья поднялся в терем и разыскал в полутемном покое умирающего Добрыню.
Старик метался в предсмертной агонии. Илия подал ему пить, утер смертный пот и, сев в изголовье, стал менять на горячем лбу друга смоченные холодной водою и уксусом ветошки.
Добрыня задышал ровнее. Открыл осмысленные глаза и, узнав Илию, посилился улыбнуться.
– Илюшень… – прошептал он. – Просе…
Голова его откинулась, рот полуоткрылся и глаза потускнели.
Инок Илия своей огромной клешневатой десницей закрыл другу глаза и, возжегши свечи, прочитал отходную молитву.
Затворивши дверь в покой с умершим, он с большим трудом отыскал испуганных погромом верных Добрыне челядинов и велел вынести ночью тело старого воеводы и дядьки княжеского из терема, доставить в Печорский монастырь. Челядины рады были, во всеобщем нестроении, получить хоть какое-нибудь четкое распоряжение.
– Что творится! Что делается! – ахал старый дружинник, что был у Добрыни слугою. – Киев-град как с ума сошел! Ну вот, погодите – придет Борис, сядет князем, он вам глумление над Владимиром умершим попомнит! Ох, попомнит.
«Не придет Борис!» – не сказал, но подумал Илия.
Когда он вышел из терема, на двор, едва не выламывая ворота, ввалилась пьяная орущая толпа, несшая на руках освобожденного из темницы Святополка. Кривились пьяные рты – вопили славу новому князю. Святополк, в расхристанной рубахе, без шапки, с развалившимися, как вороньи крылья, прямыми, иссиня-черными волосами, был бледен; неистовым огнем ненависти горели глаза его. Как безумный, водил он взором по двору княжескому, на который вступал, неожиданно для себя, властителем. Он увидел монаха, стоящего у теремного крыльца, но не узнал в нем Илью-воеводу – соратника ненавистного отца своего, Владимира. Да и трудно в пьяном хаосе, в воплях и толкотне дикой, бессмысленной толпы что-то сообразить или вспомнить. Святополка внесли в тронный теремный зал и усадили на высокий стол киевских князей.
Святополк приказал выкатить бочки с медом народу киевскому и поить всех допьяна! Ибо сие в поминание князю Владимиру и в радость от восшествия на стол киевский князя законного – старшего сына, Святополка.
Тут же призвал он из Турова своих единомышленников, что по погребам от гнева Владимира прятались. Раздал все недавно отчеканенные Владимиром первые киевские монеты серебряные, назначил кого – воеводою, кого – боярином думным.
Под утро же, радуясь, что пьяные горожане не запалили Киев, велел кое-как собранной княжеской дружине разогнать пьяниц, не жалеючи и не милуя никого. Рубить всех, кого с оружием в руках увидят, и топить в Днепре, чтобы смуту унять. Что было исполнено с готовностью. Погромы утишились, и горожанин киевский вздохнул с облегчением:
– Слава богу, пришла в Киев законная власть!
Поутру поскакали из Киева гонцы в Польшу к шурину Святополка Болеславу I, и в поле Дикое – к печенегам, с одинаковой просьбой: «Немедля, на любых условиях, прислать в Киев свои рати!»
