С малой дружинкой добрался он как-то до передовой заставы. Здесь в вырытой в откосе оврага яме спали вместе воины и кони, отогреваясь собственным дыханием да теплом навоза, что перепревал под ногами. Здесь никогда не разводили огня, а находились неделями, потому у Ильи защипало глаза и дух захватило, когда нырнул он под задубевший на морозе овчинный полог, в едкую духоту заставы.
– Господи! Как вы тута и дышите!
– Ты, батюшка, – сказал пожилой служилый торк, – в разъездах в пургу поезди да в секретах на морозе постой, так и нашей яме обрадуешься.
В темноте и вони, укрываясь овчинами, спали дружинники, согревая телами друг друга. Двое, вероятно только приехавшие с дозора, резали маленькими кусочками сушеное мясо и долго жевали его. Потом один из торков подошел к коню, осторожно вскрыл какую-то одному ему ведомую жилу и припал, как слепень, к крови. Сделав пару глотков, позвал товарища; тот, напившись, дал нескольким каплям крови стечь, чтобы не занести в рану грязь, и залепил ее смолою.
Лошадь стояла все это время, прядая ушами и прислушиваясь, что там происходит с ее шкурой.
– Она не замечает! – засмеялся, увидя удивление Ильи, торк. – Ей не больно. Ах, хорошо! Хочешь попробовать?
– Что ты, пост рождественский! – отшатнулся Илья.
– Ну и что, а нам батюшка пост разрешил. У нас другой еды нету! Вот в Киев придем, будем сладкий хлеб есть, а тут хлеба нет, да и есть его тут нельзя – брюхо скоро заболит.
Торк скалил белоснежные ровные зубы и ничуть не сетовал на ужас своей жизни.
– Воистину вы тяжкий крест несете! – пожалел их Илья.
– Нельзя по-другому. И так, славу богу, есть где от ветра спрятаться. У нас яма хорошая. Иные разъезды прямо в снегу стоят. В снегу и спят. Нужно печенега сторожить. Они скоро на засеку пойдут, черных мужиков имать! Дружинников рубить! Пойдут-пойдут!
– Где, думаешь, пойдут?
И заставщики начинали высказывать свои предположения, по какой дороге двинется конная лава.
В том, что печенеги обязательно пойдут, не сомневался в сторожах никто. Направление предполагаемого удара примерно совпадало по всем донесениям.
– Печенегам хорошо, – говорили провонявшие конской мочой и навозом заставщики. – Они в юртах спят. Им прятаться не надо. А юрта что: взял, сложил, перевез на новое место и опять расставил – тепло, хорошо. Огонь развел – сиди, мясо вари, женка на подушке сидит, песни тебе поет, другая мясом угощает – ай, хорошо.
– А что ж вы к ним не идете? – как-то спросил Илья.
– А мы им не родственники. Они нам кровники. Они наших предков убивали подло! Наши деды за Днепр уходили. Православную веру принимали. Нам к тем печенегам нельзя. Они нас в рабство продадут.
– Нет! – поправляли другие. – Славянина продадут, варяга продадут, а нас лютой смерти предадут. Будут на жерди голого в прорубь опускать, пока совсем в глыбу льда не превратишься… Нам к ним нельзя.
Странствуя по им же когда-то установленным сторожам, Илья так много говорил по-тюркски, что начинал и думать по-тюркски, хотя обычно думал по-славянски. Спасали молитвы. Молился он подолгу и ежедневно по многу раз. Так уж и привык: сел в седло, перекрестился, и пошла в уме церковная служба. Она не мешала ни дорогу примечать, ни думать, ни врага следить…
То, что он владел тюркским языком, был силен и храбр, делало его чтимым среди служилых торков и своих поганых, как называли некрещеных язычников, служивших Киеву. С ним делились всем, что было в скудных запасах, ему поверяли сокровенные мысли о войне и о мире, ему жаловались на князя и слуг его, знали: Илья Иваныч, ежели заступиться не сможет, не выдаст!
В одном улусе, что кочевал вблизи засеки, мирные печенеги принимали заставщиков, мыли их в бане, прожаривали и кипятили в чанах вшивое белье. Клали отдыхать в теплых юртах.
Старый торк, помнивший еще поход Святослава на Итиль, сказал Илье:
– Вы печенега не отгоните, пока у него силы есть! Надо его силы лишить. Надо не дружины и орды их в степи имать, а когда они вежи и коши свои покинут – сенники пожечь. Зимовники пожжете – коням корму не станет, они к морю уйдут… И пока трава не поднимется – назад не вернутся.
Потом, объезжая заставы, Илья шептал на ухо только самым доверенным воеводам и старшим воинам секретный приказ: кому в случае наезда печенегов им в спину ударить, а кому в сечу не ввязываться, а идти в степь и жечь сенные склады.
* * *
– Печенеги! Печенеги! – этот крик уже стал привычным на засечной линии. Печенеги ходили близко и нападали чуть не каждый день, утаскивали арканами зазевавшихся мужиков. Догонять их было бессмысленно – на каждом перегоне их ждала подстава со свежими лошадьми. Иногда удавалось стрелами свалить всадников, но редко, потому что выбирали они для наскоков дни вьюжистые, когда в двух шагах ничего не разберешь, или в густой снегопад, когда ничего и не видно, и не слышно. И несколько раз на день кричали то в одном, то в другом месте засечной линии: «Печенеги!» – чаще всего напрасно.
Но в этот раз вместе с криком вестника по всему мутному серому горизонту начали вставать шапки дымов.
– К сече! – сказал даже с каким-то облегчением Илья, снимая папаху и надевая стеганую шапку-подшлемницу.
Младшие гридни торопливо застегивали на нем панцирь, помогали подняться всей тяжестью в седло.
Постаревший, но еще очень крепкий Бурушка доедал торопливо поданный ему ячмень и всхрапывал на запах железа, что предвещал для него тяжкую работу.
Когда по сведениям гонцов было определено, откуда идут враги, конная дружина построилась, приготовившись к столкновению.
Впереди пошли орды торков и своих поганых, за ними – тяжелая конница и пешие лучники. Орду сначала услышали, а потом увидели. Плотные конные массы шли чуть не по всему горизонту.
– Успели перестроиться! Сейчас охватывать будут, – сказал Илья стоящему рядом Ратмиру. – Отводи торков вправо и влево, не давай охватывать, а мы их расчесывать начнем.
Легковооруженные конники развернулись и стали уходить от остановившейся стальной конницы киевлян.
Все решали быстротечные мгновения.
Вожди печенегов, увидев, что две плотные колонны стремительно отходят от основной дружины, поняли, что, доскакав до флангов печенегов, они повернутся и плотными рядами ударят по растянутым в атакующую линию печенежским всадникам, где каждый печенег окажется против пяти-шести торков. Протяжными свистками вожди печенегов стали стягивать линию в мощный кулак, коим хотели снести во много раз меньшую их дружину.
– Попались! – сказал Илья, переводя щит со спины на левую руку и вытаскивая длинный прямой меч. Он раскинул руки в стороны, показывая, что тяжеловооруженные всадники должны разойтись на такую дистанцию, чтобы меж ними могли проскакать по два печенега.
– Гребень! – крикнул он, и конники поняли его команду.
