Вот. А потом она кончилась. Итальянцы и сами не заметили, как все рощи свели. Кончилась торговля. Нечего стало возить. И из промысла остался один сущик.
Посидели молча, задумались. Тишина.
Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, замирающий, печальный.
— Это что?
— Не знаю. Где-нибудь далеко грузовая машина в снегу села, трактором тащили, трос лопнул. Но где-нибудь очень далеко. А может быть, птица какая-нибудь… вроде цапли. Или филин…
Этого еще не хватало.
Я осторожно встаю и все-таки прощаюсь, хотя Виктор Николаевич хочет рассказывать еще и еще.
Потом слышу, как он задвигает за мною деревянный засов и, шаркая, уходит в глубину запертого дома, один.
Тротуаров тут зимой нет, и я почти бегу по укатанному снегу центральной улицей Луначарского, стараясь разглядеть единственный знакомый мне ориентир — черный купол, как у планетария, пробитый железной трубой. Он в центре, а где-то там рядом старые купеческие ряды, в них — единственная гостиница в городе, чай, вай-фай, у коридорной можно купить варенья домашнего, сухого печенья и четвертинку водки.
Все выдумал, бормочу я сам себе, стараясь поворачиваться спиной к ветру с жестким снегом. Все наврал, конечно. Никакой сибирской лиственницы в Венеции никогда не было. Лиственница там вся из Далмации, в крайнем случае из французской Савойи — давно известно. Никто ее не тащил отсюда, по рекам, черт-те сколько, а потом еще морем вокруг Норвегии. Это безумие какое-то. И по срокам не совпадает. Или уж Иван Грозный — или Архангельск, это разное время, там сто пятьдесят лет разницы минимум.
Тем более никаких не может быть здесь шотландцев с тех времен. Все эти скотчи — не такие уж древние. “Лагавулину” наверняка лет двести, не больше. Как ему тут оказаться?
Но с другой стороны — он же знает слова. Откуда он знает слова, а?
Где он выучил?
Вот эти все — ла каза, софитто, джардини? Палья, альги, аличи, барка — а в ней рыбаки, и у них не сеть, а рета. И ка-на, то есть канна, которая по берегу озера растет? Ну и лариче? Откуда ему знать, что такое лариче?
И потом, кто-то же ему рассказал, как плавают от дома к дому, веслом отталкиваясь от стен на повороте, переступая потом через борт прямо за порог? Высокая вода: ведь он так и сказал — “высокая вода”?
Страшно далеко отсюда. Ничего здесь нет. Замерзший полуразрушенный город, в котором остались одни старики. Пустая земля, бессмысленная и нищая, с наголо вырубленным лесом по берегам озера с начисто выловленной рыбой, с пробитым насквозь собором и серыми щами с сушеной рыбешкой. Страшно далеко.
Но ведь совсем рядом. Никуда невозможно уехать, никак невозможно забыть, нельзя сделать вид, что этого нет. Всё со всем навсегда остается рядом: Лагавулин, аква альта, чей-то любимый сад.
ЩИ С СУЩИКАМИ, НУ ИЛИ СО СНЕТКАМИ ХОТЯ БЫ
(на шестерых)
2 стакана квашеной капусты и 1 стакан ее же рассола
1 стакан сушеных снетков
¼ стакана растительного масла без запаха
1 крупная луковица
2 средних морковки
2 средних репки
Кусок сельдерейного корня с кулачок
Корень петрушки или пастернака
По маленькому пучку петрушки, укропа
Густая сметана
Соль, перец черный и душистый, гвоздика, лавровый лист
Гастрономическая философия
Об усердии и надежде, которые способны вдохнуть жизнь в мертвые вещи
Рататуй с баклажанами
Посещение богатого столичного рынка зимою навевает воспоминания о давнем, но произведшем сильное впечатление визите в знаменитый Музей мадам Тюссо. Поражает жизнеподобие представленных здесь экспонатов и немыслимый натурализм в проработке мельчайших деталей их облика. Остро и глубоко проникает неожиданное чувство жалости к этим предметам, на самом деле совершенно, окончательно и безнадежно мертвым. И никогда не забудется потрясение, пережитое в то мгновение, когда фигура очередного воскового персонажа в дальнем конце музейного зала вдруг поворачивается, переступает с ноги на ногу, поднимает на лоб очки, близоруко утыкается носом в раскрытый путеводитель и оказывается японским туристом, отставшим от предыдущей экскурсии. Оказывается живым, совершенно живым человеком…
Вот и эти дары мировой сельскохозяйственной индустрии — из того же музея.
Огромные турецкие баклажаны, лакированные, как свежеотштампованные галоши, и совершенно от этих галош не отличающиеся ни вкусом, ни консистенцией. Цельнолитые голландские томаты (помидорами их язык не поворачивается назвать), обладающие полноценным вкусом полиэтилена. Испанские перцы, которые месяцами лежат в холодильнике, как новые, а потом, когда срок действия загадочной химии, которой они покрыты, истекает, — вдруг за полдня превращающиеся в комок гнилой плесени. Чилийская малина с запахом жидкости для полоскания рта. Бразильские арбузы, наполненные натуральным пенополистиролом, обычно применяемым, как вы, наверное, раньше ошибочно думали, только для герметизации стыков в строительстве…
Где-то здесь притаились, конечно, несколько ящиков сладчайших бакинских помидорчиков кебабного сорта. У кого-то сохранилась горка абхазских лимонов, которые можно кусать, как яблоко. Как-то проникает, говорят, в эти кучи вялой парниковой зелени пучок-другой настоящей травы, несущей знойное имя “цыцматы”.
Вы, конечно, не хуже меня умеете отыскивать эти редкие сокровища среди воскового мертвого изобилия имени мадам Тюссо. Но однажды, быть может, и вас постигнет беда: покружив с полчаса по рынку, вы отдаете себе отчет, что сегодня тут выбирать нечего.
Ну, и что теперь делать?
А ничего особенного. Набирать всего, что есть, понемногу, надеясь найти новое подтверждение старой-пре-старой истине: настоящее удовольствие способна приносить не только сама еда, но иногда и процесс ее приготовления.
Попробуем, что ли, получить удовольствие хоть от процесса. А там поглядим, как получится.
Повяжем достаточно широкий, не сковывающий движений фартук, положим перед собою тяжелую, просторную доску, вооружимся удобным, хорошо наточенным ножом. И лучше бы сесть на какой-нибудь высокий табурет, а не стоять стоймя. И по правую руку поставить стакан чего-нибудь, чтобы так, знаете, прихлебывать невзначай по ходу дела. Ну, и тогда уж рядом блюдечко с чем-нибудь таким, на закуску, незначительным…
Так вот.
Две крупные луковицы нарезать относительно крупными кубиками. Два баклажана — сначала вдоль полусантиметровым пластинами, а потом поперек, соломкой. Три морковки больших — тоже соломкой, как для плова. Три черешка сельдерея — поперек, красивыми рифлеными полумесяцами. Три ярко-желтых перца — вдоль пополам, и потом полосочками, опять-таки в полсантиметра. Можно еще толстый стебель порея — кружочками. Пяток крупных зубчиков чеснока — монетками, не слишком мельча. И напоследок три крупных помидора — крест-накрест надсечь с противоположной “пупку” стороны, залить на полминуты кипятком, потом перекинуть в миску с ледяной водой, снять легко слезающую кожу, вырезать жесткие основания черешков, остальное нарубить крупно, осьмушками, скажем.
