Уитман перегнулся к ней, чтобы посмотреть, что может произойти дальше. Байкер с кувалдой, пригнувшись, несся вровень с пассажирским окном, чуть ниже его нижней кромки. Но край его спины был отчетливо виден.
– Подстрели его, – велел он Грейс, показав на окно. – Не подпуская его ближе.
Грейс прицелилась, но Уитмен схватил дробовик за ствол.
– Сначала открой окно! – крикнул он.
Тем временем главарь снял с ремня длинный нож. Подобравшись к вэну, он направил его не на разбитое окно водителя, а на левую переднюю шину. Уитмен едва не выругался. Если на такой скорости резануть по шине, то машина опрокинется, и ее раз десять перевернет, прежде чем она остановится.
Уитмен подождал, пока главарь не подберется достаточно близко, на расстояние вытянутой руки, и не изготовится к удару.
И тут одновременно произошли две вещи. Громко вскрикнув, Грейс выстрелила, а Уитмен резко вывернул руль вправо.
Мгновение вэн летел на двух колесах. Раздался скрежещущий звук – это рога оленя сдирали краску с боковой поверхности вэна. Уитмен ожидал, что главарь пиратов вылетит из седла своего мотоцикла, но тот, вероятно, был достаточно ловким ездоком – удержав равновесие, он, накренившись, вошел в резкий поворот и уже через мгновение ехал назад. Когда вэн выровнялся, и Уитмен смог посмотреть назад, он увидел, что тормозит и байкер с куклами. На его лице была кровь, но он улыбался и моргал, чтобы кровь не залила глаза.
– Я попала! – кричала радостно Грейс. – Я попала!
Попала. Но тот был жив и даже мог управлять мотоциклом. Уитмен думал, что эти двое повторят свою попытку, но они притормозили и присоединились к остальной банде. Теперь все они ехали в отдалении, не опасаясь выстрелов, но и не отставая.
Главарь по-прежнему ухмылялся.
– Пристегнуться! – велел он. – Пристегнуться ремнями!
И, наплевав на выбоины, до отказа выжал педаль газа.
* * *
Филипса и Уитмена отправили в зал ожидания, небольшую уютную комнату, примыкающую к залу заседаний Сената. Там был холодильник, полный воды в пластиковых бутылках, и корзина печений, каждое из которых было в отдельной обертке из фольги. Уитмен уставился на печенья – он уже и забыл о существовании деликатесов после нескольких лет потребления исключительно консервированной пищи. Так хотелось набить печеньями карманы! Но сзади бесстрастно, не улыбаясь, стоял его личный охранник. Он готов был в любую минуту застрелить Уитмена – продемонстрируй тот определенные симптомы. Охранник был всегда начеку.
Филипс, с другой стороны, даже не поднимал на Уитмена глаз. Свернувшись в кресле в позе эмбриона, он прикрыл лицо рукой, словно боялся, что Уитмен его ударит.
Честно говоря, директор того заслуживал. По натуре Уитмен не был жестоким человеком, но за годы Кризиса вынужден был приобрести некоторые навыки физического воздействия на противника. Он наверняка смог бы сломать Филипсу челюсть еще до того, как солдат бросился бы их разнимать. Уитмен усмехнулся.
– Простите меня! – сказал Филипс. – Простите!
– За что? За то, что продали меня? – спросил Уитмен. Некоторое время он раздумывал, а потом сказал то, что удивило его самого: – Не переживайте.
Филипс принял более привычную позу.
– Я… – начал он.
– Они, вероятно, удовлетворятся одной жертвой, – сказал Уитмен, надорвал обертку печенья и откусил. Овсяное с изюмом. Никогда особо его не любил. Но ведь за счет правительства!
– Они должны распять меня, – сказал он со смешком. – В качестве примера, в назидание. Как вы думаете – это будет сразу расстрел или они сперва проведут меня в цепях по Нью-Йорку?
Он засмеялся и продолжал:
– Может быть, от этого кто-то почувствует себя лучше. Это же в полном соответствии с клятвой, которую мы давали. Мы не профессиональные врачи. Что мы должны делать? Уменьшать меру страданий в мире.
Филипс покачал головой:
– Вы ведете себя исключительно благородно.
– Мне все осточертело. Я вымотан.
– Мне так жаль.
– Мне жаль вас.
– Могу я спросить, почему? – поинтересовался Филипс.
– Потому что, если меня заберут, а вас оставят в живых, вам придется бороться в одиночку. Знаете, что самое смешное в конце света?
– Я? Нет… – пробормотал Филипс.
– Конца света нет. Мир никогда не кончится. И всегда будет много работы, очень много. Так что копать вам – не перекопать. А с каждым днем дерьма будет лишь прибывать.
Он глубоко вздохнул и продолжил:
– А с меня довольно. Конец так конец! По крайней мере, покой, хоть и вечный, ради разнообразия.
Сенаторы заставили их ждать добрых полчаса. В эти дни вопросы жизни и смерти решались и побыстрее.
* * *
– Какого черта они там тащатся? – спросил Уитмен. В зеркало заднего обзора он видел, что байкеры прилично отстали и не увеличивают скорости, давая вэну уйти вперед.
Он же должен был все внимание отдать дороге. Одна приличная выбоина в асфальте, и это преследование закончится очень плохо.
– Грейс! – сказал он. – Следи за ними. Мне нужно смотреть на дорогу.
– Мистер Уитмен! – спросил с заднего сиденья Боб.
– Не сейчас, Боб! – ответил Уитмен немного громче и немного грубее, чем хотел бы. Дорога впереди была, видимо, в хорошем состоянии, но по опыту он знал, что…
– Мистер Уитмен! – вновь сказал Боб.
Видел он эту махину или нет? Это уже не имело значения.
Впереди от шоссе отходила боковая магистраль. Озабоченный тем, как бы не влететь в яму на дороге, Уитмен даже не посмотрел в ее сторону. Поэтому и не увидел, как на шоссе на большой скорости вылетало это чудище.
Это был грузовик, большой проржавевший монстр высотой в одиннадцать футов, с шестью лысыми шинами, которые, дымясь, мчали машину по асфальту. К решетке радиатора было прикреплено лезвие бульдозера, побитое и изогнутое после многих и многих столкновений.
Бульдозер врезался в вэн на скорости тридцать миль в час. Сделай он это долей секунды позже – он как масло рассек бы пассажирский салон, убив всех, кто там находился, в одно мгновение. Вместо этого он изуродовал двигатель, вырвал две передние шины и превратил лобовое стекло в ураган летящих стеклянных кинжалов.
Уитмена бросило вперед; ремень врезался ему в подмышечную впадину и так сдавил грудь, что он не мог дышать. Ему казалось, что его приподняли и бросили с высоты, а потом подвесили на ремне и швырнули в лицо тонны стекла, металла и пластика. Голова его ударилась о рулевое колесо, отскочила, и истошный крик почти разорвал его барабанные перепонки. Он ничего не видел и не чувствовал своего собственного тела.
