Танго медленно моргнул своими бездонными зелеными глазами, что на кошачьем языке было выражением любви. Наима ответила тем же.
* * *
Звон колокольчика вскоре после рассвета означал, что, вероятно, в ловушку попался очередной кот, но когда она вышла посмотреть, то обнаружила на залитой грязью дорожке, ведущей к ее ранчо, измазанный землей пикап Рауля. Тот ругался по-испански. Его переднее колесо влетело в замаскированную ловушку, и теперь он склонился над ней, пытаясь определить повреждения, нанесенные его машине. Из сухого кустарника за происходящим наблюдала по меньшей мере дюжина пар кошачьих глаз.
– Не стреляй! – крикнул Рауль. Он, даже не оглядываясь, знал, что обрез всегда при ней. – Когда-нибудь ты отстрелишь себе задницу. Ты здорова, Наима?
Несмотря на шум, производимый вторжением Рауля, и его жалобы, Наима была рада его видеть. В свете утреннего солнца он выглядел импозантно. Глаза немного ввалившиеся, отчего вид у него немного сонный, но в целом очень красив – замечательный рисунок челюсти и серебрящиеся волосы, которые он зачесывает в две длинные косы, как его предки, апачи.
С момента произошедшего восемь лет назад примирения и последующего выделения Территории вирусоносителей в отдельную зону Рауль, каждый раз, когда Наима его видела, казался все моложе и моложе.
В декабре ей исполнилось не то шестьдесят один, не то шестьдесят два – она уже не обращала внимания на бегущие годы; они с Раулем были самыми молодыми из оставшихся, а большинство вирусоносителей умерли еще до выделения Территории. Умерли в клетках.
Изоляция была платой за их лечение и вакцину, которую получали из антител, содержащихся в их крови. Они были отверженными, несмотря на то что после Первого года не было случаев передачи вируса от человека к человеку. Единственный случай заболевания двадцать пять лет назад был вызван ошибкой самих врачей, и сыворотка быстро все поставила на свои места.
Вирусоносители из Палаты номер 2, которых Наима едва знала, по-прежнему жили либо вместе, либо на разных ранчо, но вблизи друг от друга. Она же предпочла одиночество на продуваемых ветрами просторах, которые простирались так далеко, насколько она могла видеть. В этом уединении была лишена возможности общения с подобными себе, и единственным исключением для нее был Рауль. Хотя в базарные дни она виделась и с другими людьми делая покупки через стену. Если ей хотелось поговорить, Наима садилась на свой внедорожник, и через час уже подъезжала к дому того же Рауля. Другие люди ее утомляли.
– Прости. С котами – беда! – сказала она, подходя к пикапу. – Порвал шину?
У нее в сарае было несколько потертых шин, оставшихся от прежнего владельца ее ранчо, но им было уже за сорок лет.
Рауль разогнулся и с облегчением вздохнул:
– Нет, все хорошо.
Наима присела рядом с ним, достаточно близко, чтобы ощутить запах солнца, исходивший от его одежды. Она не видела Рауля уже с месяц. Как-то он умолял ее переехать в его дом, но она отказалась. Ей необходимо было время от времени поговорить с ним, но она твердо помнила, почему не хотела с ним жить: Рауль постоянно вспоминал свою прежнюю жизнь на ранчо Кукамонга и дом своего деда в Ногейлз, что было невыносимо. Всегда он хотел поболтать о временах, предшествовавших Эпидемии.
И все-таки, после всех этих сорока лет, Наима считала Рауля своей семьей. Когда врачи поймали его, он был долговязым пятнадцатилетним подростком. Дрожа от страха и плача, он ломал пальцы в тщетных попытках дотронуться сквозь стекло до ее руки.
Ей же не хватало прикосновений. Как много потеряли современные дети, которых учат ничего и никого не трогать. Она рассеянно проводила пальцами по забитым грязью теплым каучуковым рубцам протектора.
– У тебя мясо есть? – спросила она.
– Сушеная говядина. Фунтов пять, – ответил Рауль.
Говядину она не жаловала, но это было все-таки мясо.
– Оно в кузове. И там же пара бочек воды.
Каких еще бочек? Рауль вряд ли решил в одиночку сделать не такой подарок, а ей не нравилось быть кому-то должной.
– Это из Сакраменто?
– У тебя сегодня школьники, как я слышал. Меня просили напомнить.
Наима едва не вспылила и не сорвалась. Она могла поклясться, что час назад, когда просыпалась после своей тревожной ночи, слышала в правом виске короткий звонок. Врачи отрицали, что модифицировали ее чип слежения, но было ли совпадением то, что именно сегодня ей предстоят школьники? И, вообще, как они смели прислать так мало воды?
Наима так разозлилась, что первые слова произнесла по-испански, потому что ей нужно было все внимание Рауля. Он научил ее испанскому – так же как и она многому научила его. И все – через закрытые двери.
– Они должны мне больше двух бочек, Рауль! Гораздо больше.
– Получишь ты свои бочки. Это просто…
Он помахал рукой, пытаясь подобрать нужное слово. Не нашел.
– Возьми их, Наима. Ты их заработала.
Ударом кулака он проверил давление в шинах:
– Слава богу, все в порядке.
И без того слабой вере в бога, которую раньше питала Наима, Эпидемией был нанесен сокрушительный удар. Рауль же по-прежнему оставался верующим. Он всегда говорил, что Апокалипсис был предсказан в Откровении, как будто это обстоятельство могло послужить извинением тому, что происходило. Сама Наима верила, что воскресный обед обязан быть особым событием, но устраивала его не из религиозных соображений, а для того чтобы почтить память своей бабушки, исполнявшей этот обряд.
В кузове грузовика стояли две оранжевые бочки. Большие. Чтобы обеспечить все свои нужды, ей нужно было больше воды, но и этих бочек на некоторое время хватит. Большие. Чтобы обеспечить все свои нужды, ей нужно было больше воды, но и этих бочек на некоторое время хватит. Ухватившись за борт, Наима перебросила ногу и забралась в кузов, поморщившись от боли в колене. Она ценила свободу передвижений, но сами движения давались ей не без труда.
– Что такое, милая моя? – спросил по-испански Рауль.
– Колени. Не беспокойся.
К бочке была прикреплена пластиковая корзина без маркировки, и Наима принялась открывать ее.
– Подожди, не открывай, – попросил Рауль.
Но она уже была внутри. Нашла говядину, завернутую в бумагу и обвязанную бечевой. Высушена не до конца, если судить по пятнам жира.
И тут же забыла про мясо, увидев в корзине две куклы. Длинноволосые девочки, одна белая, другая смуглая, с нарисованными на руках голубыми пластиковыми перчатками. Одежду свою за долгое время они растеряли и теперь лежали ни в чем поверх свернутого неприлично розового одеяла.
– А это какого черта? – спросила Наима.
С тяжелым мешком через плечо Рауль подошел ближе.
– Я хотел поговорить, – сказал он негромко и протянул руку, чтобы помочь. – Спускайся. Пройдемся.
