Дети пусть задают вопросы, но только три за один раз, и лишь на эти три следует отвечать.
Мужчина да соединится с женщиной, как определено волей Отца, и эти пары не следует разлучать.
Чти Отца своего.
Знай съедобные грибы и ягоды, ибо они дадут тебе пропитание в пустыне.
У Исаака практичный Бог.
Храни шестимесячный запас еды, сушеной и консервированной, защищенной от влаги.
Держи стада по отдельности на случай мора.
Держи свое оружие в исправном состоянии и под рукой.
В доме Исаака много комнат, и в каждой комнате у Исаака есть ружье. Одно из них он держит в этом убежище, и никто из Детей о нем не знает; Исаак прячет его под своей старой койкой – священным артефактом, которого никто из Детей не посмеет коснуться.
Он слышит, как Кайл говорит что-то вроде «нет!», «подожди!» и «что ты делаешь?», но это голос чужестранца и его слова с легкостью отлетают в сторону.
Сверху, наконец, раздается слово Господа.
Он чувствует, как туман опускается снова, и понимает, что это награда за долгую службу и последний праведный акт, и он поднимает ружье и готовится к тому, что Бог будет приветствовать его возвращение домой.
* * *
Фома и Иосиф первыми нашли тело. Они присматривали за своим отцом, они присматривали за чужестранцем; они знали, куда и когда смотреть.
Они надеялись, что дела пойдут именно в этом направлении, хотя и надеялись, что все пройдет более гладко.
– И что теперь? – спрашивает Иосиф у Фомы. Иосиф старше, но Фома сообразительнее, и они уже давно пришли к согласию насчет этого.
– Теперь мы займемся нашим старым добрым папой, – говорит Фома. Старик всегда его больше любил, и насчет этого они тоже пришли к согласию. Когда они это сделали, все стало проще. Пока они играли роли, которые отвел им Исаак, старик верил, что знает своих сыновей.
Чужестранец, который трахал жену Фомы, получил пулю в живот и, судя по всему, протянет совсем недолго. Фома жалеет о том, что Исаак не выстрелил ему в пах, и прикидывает, не сделать ли это сейчас, пока не поздно.
Иосиф, первенец, который действительно любит своего отца, жалеет о том, что старик описал штаны. Уходить в таком виде просто недостойно.
– Где я? – говорит старик, стоя на коленях в луже крови.
Он быстро состарился – их отец. А может, они просто так привыкли видеть его молодым, что не замечали изменений до тех пор, пока не стало слишком поздно.
Он состарился быстро, но все же недостаточно быстро. Фоме кажется, что он ждал этого момента целую вечность.
Старик поднимает ружье, держа его на вытянутых руках.
– Кто вы? – говорит он.
«Правильный вопрос», – слишком поздно соображает Фома. Он никогда их не знал или не хотел знать, он был так уверен, что раз они его сыновья, его кровь, то они такие, какими он их воображал. Раз они его творение, то он может лепить их по своей прихоти. Фома помнит, как, когда он был маленьким, ковылял вслед за отцом вверх по холму, а Иосиф шел сзади и бил брату по ногам, когда полагал, что его никто не видит, поскольку Иосиф был настолько глуп, что считал, будто люди могут перестать на них смотреть. Их матери находились внизу, в долине, на какой-то редкий момент оставив их наедине с отцом, который хотел показать им прошлое.
– Вот здесь мы жили до того, как Господь подарил нам землю обетованную, – сказал им Исаак, после чего втолкнул в одну из маленьких комнат убежища и запер в темноте. – Вы можете себе это представить? – прокричал он из-за двери. – Мы были десять лет заперты за этими стенами, не зная, оставил ли нам Господь достаточно мира, куда можно вернуться.
– Отец оставил их в темноте на день и ночь, дав урок пленения и веры. – Иосиф вопил, пинал стены и обмочил штаны. Фома подчинился, тихий и спокойный, удалившись в еще более темное помещение, находившееся в его сознании. Он всегда умел ждать. К тому времени, когда отец в конце концов их выпустил: «Дышите глубже, мальчики! Теперь вы понимаете, как вы должны быть благодарны за свежий воздух, за небо!» – Иосиф превратился в буйное создание, которым так и остался. Фома сообразил, как надо себя вести, и с улыбкой поблагодарил отца за экскурсию. С тех пор он стал его любимцем.
Неужели старик решил, что несколько часов, проведенных в темной комнате, могут дать нужный эффект, заставив новое поколение видеть мир глазами предыдущего, и вообразил, что это необходимо? Тогда он просто дурак, подумал тогда Фома и думает так и сейчас. Он не видит собственного изъяна. Земля очистилась, и люди вместе с ней, но Исаак все еще сохраняет пороки прежнего мира и того, что было в промежутке. Моисей не зря сорок лет бродил со своими людьми по пустыне – это дало шанс умереть тем людям постарше, которые были подпорчены нечестивой жизнью в рабстве и поклонении фальшивым идолам. Фома всегда считал, что со стороны Моисея было по меньшей мере милосердно сделать это по графику.
– Мы должны это сделать до того, как он придет в себя, – говорит Фома.
– Может, теперь он не придет?
– Тем более.
Братья ни в чем не соглашаются. Иосиф хочет увидеть мир за пределами долины, хочет, чтобы будущее его детей и внуков не определялось долгом крови и власти. Фома хочет властвовать.
Тем не менее, здесь они согласны.
– Может, изобразим все так, чтобы казалось, будто он сам с собой это сделал? – спрашивает Фома.
Идея кажется заманчивой, но Фоме нужно, чтобы это было как-то связано с наследием отца. Он качает головой.
– Он это сделал, – говорит он, наступая на грудь чужестранца и надавливая на нее так, словно тот еще может испытывать боль. – Убийство. Самооборона. Это хорошая история.
На следующий год им придется внести изменения в живые картины, написав новый заключительный акт. Его напишет Иосиф – он всегда любил хорошие истории.
Старик снова писается. Иосиф отворачивается. Фома смеется.
– Не знаю, – говорит Иосиф, нервничая из-за того, что время пришло, несмотря на то что они очень долго этого ждали. Ну, по крайней мере старик не умрет в одиночестве. Он знает, что отец всегда этого боялся. – А как насчет Бога?
– Бог любит убийства, – указывает Фома.
«Брат убивает брата, – думает Иосиф. – Да. Отцы убивают сыновей, мужья убивают жен, боги убивают военных, города, поколения – да, так бывает. Но чтобы сыновья убивали отцов»?
– Мне пришлось не меньше тебя читать эту гребаную библию, – говорит Иосиф. – Отцеубийство недопустимо.
– Помнишь, как всегда говорит старик? Теперь мы пишем новую библию. Исправляя ошибки старой. Прекрасный новый мир.
Старик плачет.
– Это чертовски смущает, – говорит Фома.
