Джинго и молотобоец
1
Трудновато найти себя, когда все вокруг превратилось в дерьмо.
Трудновато, но когда это все же случается… то выходит неплохо.
Вот что Джинго пытался объяснить Мусу Петерсу
[27] во время обеденного перерыва. Джинго нравился Петерсу, но он все равно на это не купился.
– У тебя снесло твою гребаную башню, – сказал он. – Ты безумный как дерьмо летучей мыши, как алкаш, как слетевшая с катушек обезьянья летучая мышь.
– Обезьянья летучая мышь? – удивился Джинго. – Что это за…
– Я просто ее придумал
[28], но она вполне сюда подходит. Если ты думаешь, что мы не сидим по пояс в дерьме, то ты явно спятил.
– Нет, чувак, – сказал Джинго, для убедительности пронзая воздух голубиной ножкой, – твоя проблема в том, что ты не способен разглядеть хорошее.
Мус сделал большой глоток из своей фляжки, получив, таким образом лишнюю секунду, чтобы пристально взглянуть на своего друга. Опустив фляжку, он вытер рот салфеткой, которую хранил в застегивающемся на молнию пластмассовом пакете во внутреннем кармане рубашки. Он ни в коем случае не вытирал рот тыльной стороной руки и не пачкал ею рубашку.
Джинго подал ему сжимаемую бутылку с Purell
[29].
– Спасибо, – сказал Мус своим слегка вибрирующим голосом. Оба внимательно следили, как напарник дезинфицирует свои руки, а когда все было закончено, кивнули в знак одобрения, и Джинго забрал бутылку обратно. Мус распрямил свои могучие плечи, вздохнул и покачал головой. – Не уверен, что я получил хоть что-то хорошее, чувак.
Джинго, который был ниже его сантиметров на тридцать и весил дай бог половину, вскочил на ноги и пальцем указал на толпу, скопившуюся по другую сторону изгороди из проволочной сетки.
– Ну, прежде всего, мы могли бы оказаться там. В отличие от тебя я не учился в колледже и не читал все эти книги, но я достаточно умен, чтобы понимать, что им сильно не повезло. Скажи, что я ошибаюсь.
Мус покачал головой.
– Ладно, конечно, им всем конец. Все знают, что это так. Пожалуй, хуже не бывает.
– Точно.
– Но, – сказал Мус, – я не уверен, что это доказывает твое утверждение, будто у нас все хорошо.
– Я…
– Одно то, что мы находимся по эту сторону изгороди, совершенно меня не убеждает, и вот почему. С этими несчастными тупыми ублюдками все кончено, с чем мы оба согласны, но ведь они-то этого не знают. В худшем случае это мясо с мертвыми мозгами, управляемое последними уцелевшими нейронами в двигательной зоне коры головного мозга. В лучшем – в самом лучшем случае – они переносчики инфекции. Вроде этих муравьев или кузнечиков с личинками в мозгах или еще где-нибудь. Я читал о таких вещах в «Нэшнл джиогрэфик». В любом случае, люди, которых пора было отправить в психушку, отправились баиньки. Свет горит, но дома никого нет.
– И что из этого следует? – спросил Джинго, пытаясь отыскать в своем рюкзаке бутылочку с коровьей мочой.
– Я хочу сказать, – продолжал Мус, – что, хотя с ними все кончено, они этого не знают и не беспокоятся. Они во всех отношениях уже пропали. Так как же ты можешь нас с ними сравнивать?
Джинго, наконец, нашел небольшой аэрозольный баллончик, снял с него крышку и начал опрыскивать свои брюки и рукава рубашки. Его содержимое уже несколько дней ферментировалось и теперь воняло так, что перекрывало и телесный запах самого Джинго, и постоянно витающий в воздухе запах гнили. Глаза Муса наполнились слезами.
– Прежде всего, мы живы, – сказал Джинго, подавая баллончик Мусу.
Здоровяк покачал головой.
– Этого мало. Приведи мне более важную причину, чем то, что мы все еще дышим.
– Важнее того, что мы живы? Что же может быть важнее?
Мус помахал в воздухе баллончиком.
– Мы опрыскиваем свою одежду коровьими ссаками, чтобы мертвецы нас не кусали. Не знаю, Джинго, может, я и в самом деле сноб, но не думаю, что это можно назвать высоким качеством жизни. Если я неправ, то докажи мне это.
Встав, они посмотрели на изгородь. Она простиралась на многие мили, разрезая пополам эту часть Виргинии. Их поселение непосредственно примыкало к болотистым берегам озера Лисвилл, десяток других лагерей уцелевших вытянулся вдоль реки Роанок. По эту сторону изгороди находились сотни мужчин и женщин – худые, грязные, в коже, лохмотьях и разномастных доспехах, утащенных со складов спорттоваров или кустарно изготовленных. Всюду виднелись десятки тракторов, экскаваторов, фронтальных погрузчиков и бульдозеров, но в своем большинстве они почти выработали свой ресурс. Найти запасные части было очень трудно, а о том, чтобы отправиться за покупками в какой-нибудь большой город, не могло быть и речи. Бортовые грузовики стояли рядами, нагруженные металлическими опорами и катушками с проволочной сеткой.
По другую сторону сетки, вытянувшись назад, словно зловонная отливная волна, стояли мертвецы. Сотни тысяч мертвецов. Всех рас, всех возрастов, всех типов. Пресловутый плавильный котел американского населения, который теперь объединяло лишь отсутствие человечности и чудовищный, неутолимый голод. Там и сям в радиусе небольшой прогулки перед изгородью виднелись кучи тел. С того холма, где Мус и Джинго присели поесть, было видно пятьдесят восемь таких куч. Их холм был семнадцатым, его составляли шестьсот пятьдесят тел. Хотя, если быть точным, столько целых людей здесь не было, даже если сложить вместе все фрагменты. У многих из них отсутствовали конечности еще до того, как Джинго и Мус пришли сюда, чтобы с ними поработать. И до того, как рубщики сделают свое дело. Мясные мухи миллионами кишели над полем, высоко вверху кружились и кружились стервятники.
Мус покачал головой.
– Если я что-нибудь упустил, то скажи мне об этом, потому что я рад был бы ошибиться.
2
Когда они начали готовиться к послеполуденной смене, Джинго попытался изложить свои доводы. Мус и вправду хотел его выслушать. Джинго всегда пытался раскрасить дерьмо яркими красками, но в последнее время он стал страстным проповедником этой новой точки зрения.
– Ладно-ладно, – сказал Джинго, обернув вокруг рук полоски ковра и закрепив их липучкой, – значит, в данный момент жизнь уступает идеалу.
– Уступает идеалу, – усмехнувшись, эхом повторил Мус. – Боже мой, детка, не удивительно, что тебе так часто удается перепихнуться. Ты способен очаровать даже монахиню так, чтобы она сама выскочила из своих старушечьих панталон. Если только сейчас вообще остались монахини.
