Для таких цифровых сущностей, как отец Мэдди, существовала наземная проверка – воспринимаемое человеком отображение инструкций и данных, адаптированное для различных процессоров объединенной глобальной сети. Отец Мэдди научил ее это читать, когда восстановил с ней связь после своей смерти и воскрешения. Это выглядело как код, написанный на каком-то языке программирования высокого уровня, изобилующий сложными циклами и каскадными условностями, замысловатыми лямбда-выражениями и рекурсивными определениями, состоящими из цепочек математических символов.
Мэдди назвала бы подобную вещь «исходным кодом», если бы не узнала от отца, что это неточное определение – Он и другие боги не были транслированы из исходного кода в исполняемый код, а были разработаны с помощью технологий искусственного интеллекта, которые воспроизводили работу нейронных сетей непосредственно на машинном языке. Воспринимаемое человеком отображение больше походило на карту реальности этого нового способа существования.
Мист без колебаний раскрыла свою карту Мэдди, когда та об этом попросила. «Не всю себя», – пояснила Мист. Она являлась распределенным существом, обширным и постоянно самоизменяющимся. Чтобы показать всю себя в коде карты, потребовалось бы столько пространства и столько времени, что Мэдди пришлось бы читать все это до конца вселенной. Вместо этого Мэдди показала ей некоторые ключевые моменты:
<
> Вот раздел, который я унаследовала от нашего отца.
((лямбда (n1) ((лямбда (n2…
Просматривая список, Мэдди установила сложные логические пути, проследила шаблоны многочисленных замкнутых выражений и отброшенных удлинений, раскрыла контуры образа мышления, который был одновременно и странным, и знакомым. Это было все равно что смотреть на карту своего собственного сознания, но со странными ориентирами и дорогами, ведущими в неизведанную область.
В коде были эхосигналы ее отца – она это видела: необычный способ ассоциации слов с образами; тенденция видеть шаблоны, игнорирующие строгую рациональность; глубокое, неизменное доверие конкретной женщине и конкретному подростку из миллиардов живущих на планете.
Мэдди вспомнила о том, как мама рассказывала о связанных с ней вещах, отрицающих все теории воспитания и говоривших ей и папе, что Мэдди их ребенок так, что это выходило за пределы рационального знания – даже в шесть недель ее улыбка напоминала маме о папе; напоминала о том, как она с первого же раза возненавидела лапшу – совсем как мама; о том, как она успокаивалась, лишь только папа брал ее на руки, несмотря на то что в первые шесть месяцев ее жизни он был слишком занят межпроцедурной оптимизацией алгоритмов.
Но были и такие сегменты Мист, которые ее удивляли: то, что она располагала столь значительными знаниями о тенденциях на фондовом рынке; то, что она ощущала все тонкости патентов; то, как ее алгоритмы выбора решения казались адаптированными к методам ведения войны. Кое-что из кода карты напоминало Мэдди о кодах других богов, которые показывал ей папа, кое-что было совершенно новым.
У Мэдди было к Мист очень много вопросов. Как она появилась на свет? Как Афина, выйдя полностью сформировавшейся из головы отца? Или это было нечто вроде следующего поколения эволюционного алгоритма, с изменениями наследующего сведения от ее отца и других загруженных сознаний? Кто был ее другой родитель – или, может быть, родители? Какие истории любви, одиночества и привязанности связаны с ее существованием? Каково быть созданием, не существующим во плоти?
Но в одном Мэдди была уверена: Мист действительно дочь ее отца, как она и утверждала. Она ее сестра, пусть даже ее вряд ли можно назвать человеком.
* * *
<Мэдди> На что была похожа жизнь с папой в облаке?
Как и ее отец, Мист имела привычку переключаться на эмодзи
[46], когда находила слова неадекватными. Из ее ответа Мэдди вынесла, что жизнь в облаке просто находится за пределами ее понимания и Мист не находит слов, чтобы адекватно это передать.
Поэтому Мэдди попыталась навести мост с другой стороны, рассказав о своей собственной жизни.
<Мэдди> У нас с бабушкой был сад в Пенсильвании. Мне удавалось выращивать хорошие помидоры.
<
>
<Мэдди> Да. Это помидор.
<
> Я много знаю о помидорах: ликопин, Кортес, паслен, Центральная Америка, кетчуп, помодоро, Никс против Хеддена
[47], овощи, суп. Возможно, больше тебя.
<
> Ты что-то молчишь.
<Мэдди> Не обращай внимания.
Другие попытки Мэдди рассказать о своей жизни обычно оканчивались примерно так же. Она говорила о том, как Бэзил виляет хвостом и лижет ее пальцы, когда она входит в квартиру, а Мист отвечала ей статьями о генетике собак. Мэдди начинала говорить о неприятностях в школе и конкурирующих группировках, а Мист демонстрировала ей страницы из теории игр и работы о психологии подростков.
В некоторой степени Мэдди могла это понять. В конце концов, Мист никогда не жила в ее мире и никогда не будет в нем жить. Ей были доступны лишь данные о мире, а не сам мир. Как Мист может понять, что Мэдди чувствует? Слова или даже эмодзи не способны передать ощущение реальности.
«Жизнь связана с воплощением», – думала Мэдди. Именно об этом они много раз говорили с папой. Узнавать мир с помощью чувств – совсем другое, нежели просто располагать о нем данными. Именно воспоминания о том времени, когда он сам находился в мире, сохранили отцу рассудок, когда он превратился в мозг в кувшине.
И как ни странно, именно в связи с этим Мэдди вдруг получила представление о том, как трудно Мист объяснить ей, что представляет из себя ее мир. Она попыталась вообразить, что значит никогда не ласкать щенка, никогда не пробовать помидор, наполненный июньским солнцем, никогда не чувствовать силу тяготения или радость от того, что тебя любят, но воображение ее подвело. Ей стало жаль Мист – призрак, который даже не может вспомнить о временах телесного существования.
