– Это не ошибка, Ким.
Инспектор рухнула на стул, словно почувствовав толчок мини-землетрясения.
– Но как… то есть… почему?
– Ваши письма очень сильно повлияли на вашу мать, Ким. Я так рада, что вы наконец…
– Это не я! – простонала Стоун, пытаясь хоть что-то понять.
– Не вы… что?
– Это не я писала письма, Лили. Они не от меня.
Теперь в установившейся тишине витало замешательство.
– Но я же их читала! – изумилась медичка. – Вы писали о прощении, о втором шансе, о возможности начать все сначала…
Одна мысль о подобном вызвала у Стоун тошноту. Скорее ад превратится в ледяную пустыню, чем она произнесет подобные слова.
– Это писала не я, – повторила инспектор.
– Но они все были подписаны: «Твоя любящая дочь». Вы уверены, что…
– Уверена, – эхом отозвалась Ким.
– Ни одного? – В голосе Лили звучало сомнение.
Детектив чувствовала, что ее собеседница старается усвоить новую информацию.
– Ни одного! – рявкнула она.
– Но кто же…
– Я догадываюсь, кто, – ответила Ким, глядя на конверт, который принесла на работу.
И опять в ее кабинете повисла тишина.
– Лили? – позвала, наконец, Стоун, чтобы убедиться, что та все еще ее слушает.
– Я… я просто не знаю, что сказать.
Стоун слышала, что голос медички полон сомнений. Она затрясла головой, понимая, что ей придется убедить эту женщину, что письма писала не она.
– Лили, мы общаемся с вами уже много лет. Вы хоть раз слышали от меня слова «прощение» или «возможность начать все сначала»?
– Ну-у-у-у… нет, но я подумала, что, может быть, вы в своей жизни пришли к выводу…
– Не приходила, – резко ответила инспектор.
Ладно, успокоила она себя. Это не ошибка, и ее мать действительно будет на комиссии по УДО. План А провалился. Пора переходить к плану Б: как все это можно остановить.
– Как вы могли позволить произойти всему этому, Лили? – спросила Ким обвиняющим голосом. – И почему с вами не посоветовались?
Вновь наступившая тишина сказала ей о том, что сейчас она услышит что-то очень неприятное.
– Со мной советовались, Ким. И я от всего сердца одобрила ее освобождение, – ответила, наконец, Лили.
Стоун оглянулась в поисках руки, которая только что дала ей пощечину.
– Вы сделали… что?
– Она созрела, Ким. Я была одной из тех, кто ухаживал за ней на протяжении более чем двадцати лет. Она заслужила провести последние годы…
– Она заслужила быть сваренной заживо за то, что сделала, но, полагаю, у нас с вами разные понятия о справедливости, – заявила Стоун с горечью в голосе.
Почему-то согласие Лили сильно ее обидело. Несмотря на то, что они никогда не встречались, Ким рассчитывала, что в какой-то степени эта женщина – ее союзник, что она понимает ее мать так же, как она сама. Что Лили на ее стороне.
– Почему, черт побери, меня не поставили в известность об этом? – задала инспектор новый вопрос.
– Но в ее деле есть письменное распоряжение, в котором говорится о том, что вас надо информировать лишь в случае ее смерти. Вы же сами требовали…
– Я сама знаю, что требовала, – прервала ее Ким. – Но, как мне кажется, то, что вы одобрили ее освобождение, заслуживает хотя бы одного телефонного звонка.
Детектив никак не могла решить, кто из них двоих лишился разума.
– Ким, если вы только сами приедете и посмотрите… – попыталась убедить ее Лили.
– Мне пора, – сказала инспектор и разъединилась.
Они и так уже говорили значительно дольше, чем обычно, когда Стоун звонила, чтобы убедиться, что ее сука-мамаша все еще находится под охраной. Ким покачала головой. Она не могла представить себе свою мать выходящей из заключения.
Неожиданно мир вокруг нее изменился. Он перестал быть тем местом, которое она хорошо понимала. Вокруг нее возникла чужая земля с совершенно другим пейзажем.
И Ким знала, что все это заслуга одной женщины.
Она сунула руку в рюкзак и, вытащив конверт, принялась вертеть его в руках, ненавидя ум женщины, которая написала это письмо. Алекс знала, что теперь она никак не сможет его проигнорировать.
Ким поставила ногу на корзину для мусора и открыла конверт.
Пока она доставала из него единственный листок бумаги, ее нога постукивала по крышке корзины, отражая трепет инспектора перед женщиной, которая смогла подвести ее так близко к краю.
Глубоко вздохнув, Стоун принялась за чтение. При этом она старалась проникнуть в тайный смысл написанного:
«Голубушка Кимми…»
Эта сука знает, что единственным человеком в мире, кто ее так называл, была ее мать.
«Надеюсь, что это письмо застанет тебя в добром здравии».
Лгунья.
«Мне не хватает тебя, и я разочарована, что ты до сих пор не нашла времени, чтобы меня навестить. Особенно после нашей последней встречи на берегу канала, где мы много говорили о твоей матери».
Ты еще не забыла, как я почти поставила тебя там на колени?
«Я знаю, насколько ты дорожишь здоровьем своей матери, поэтому присматривала за ней, пока ты была немного занята».
Ты была настолько глупа, что совсем перестала интересоваться ею.
«Уверена, сейчас ты уже знаешь, что ее здоровье настолько улучшилось, что она будет присутствовать на следующей комиссии по УДО. Уверена, что мысль о том, что твоя мать освободится, сильно возбудила тебя с эмоциональной точки зрения».
Надеюсь, что эти новости вынесли тебе мозг.
«Было приятно обмениваться письмами с твоей милой мамой. Это помогло мне заполнить свободное время, хотя, как ты знаешь, я всегда умела развлекать себя самостоятельно».
И все это случилось только благодаря мне.
«В этих стенах много заблудших душ, которым могут помочь мои знания».
Уверена, что ты не забыла, на что я способна.
«Но письма и сокамерники могут заполнить только часть моего времени. А вот личные визиты ближайших друзей значат для меня гораздо больше».
Приди ко мне на встречу, иначе пострадают другие люди.
«Если у тебя найдется свободная минутка, я с удовольствием поделюсь с тобой некоторыми мыслями, высказанными твоей матерью, и надеюсь, что это произойдет скорее раньше, чем позже».
И поторопись.
«Любящая тебя
Алекс».
Ким хлопнула листом по столу и попыталась сосчитать количество завуалированных посланий в этом коротком письме, но одно из них сильно выделялось из всех. То, на которое автор письма хотел особо обратить ее внимание.
