Ким глубоко вздохнула.
– В конце недели моя мать будет вызвана на комиссию по УДО. Меня информировали об этом как ее единственного родственника.
– Но она там очень давно, и наверняка… – Мужчина нахмурился.
– Брайант, даже не вздумай сказать, что она заслужила прощение, – резко ответила инспектор. Еще одного предательства она не перенесет.
– После того, что она сотворила, ей и трех пожизненных сроков будет мало. Я хотел сказать, что, поскольку она там так долго, то наверняка эта комиссия собирается не в первый раз.
– Мать всегда умудрялась организовать какую-нибудь вспышку насилия со своей стороны прямо накануне слушаний, – покачала головой Ким.
– Намеренно? – уточнил сержант.
– Ну да. Хочешь верь, хочешь не верь, но это Алекс сопоставила все числа и поняла, что она держит себя взаперти в качестве подарка мне, потому что знает, что я хочу именно этого.
– А как, черт побери, Алекс могла об этом узнать?! – взорвался Брайант.
– Она поняла это, когда в прошлом году посетила Грантли.
– Ты хочешь сказать, что социопат Алекс посетила твою мать-шизофреничку в заведении, предназначенном для содержания сумасшедших, совершивших уголовное преступление?
– Брайант, постарайся взять себя в руки.
Сержант в недоумении покачал головой.
– А на этот раз никаких вспышек агрессии не было, и моя мать предстанет перед комиссией, – пояснила Ким.
Она надеялась, что если выскажет все эти мысли вслух, то в голове у нее установится хоть какой-то порядок. Но пока этого точно не произошло.
– А что заставило ее изменить свое мнение? – поинтересовался Брайант.
– Мои письма, – улыбнулась Стоун. – По-видимому, тот факт, что я ее простила, позволил ей по-новому посмотреть на окружающий мир и попытаться еще раз…
– Тпру! Не торопись. Я пытаюсь все это осознать, но… подожди минутку. Ты же не хочешь сказать мне, что наша сумасшедшая докторша писала письма твоей матери от твоего имени?
– Хорошо, я не буду этого говорить, но если совсем коротко, – да, она делала именно это, – пожала плечами Ким.
– Де-е-е-ерьмо собачье! – Сержант откинулся на спинку стула.
Инспектор встала и прошла на кухню. Там схватила оба письма, которые лежали на буфете, и, держа их очень осторожно, вынесла на улицу. Брайант забрал письма, не отрывая от нее взгляда.
– Как я понимаю, эта проблема не похожа на ту, которая возникает у тебя, когда ты собираешь мотоцикл и не можешь найти для него руль, из-за чего работа останавливается на пару месяцев. Я прав? – спросил сержант.
– Не совсем, – ответила Ким, возвращаясь на свое место.
Так как руки ее гостя теперь были заняты письмами, Барни перебрался на ее сторону.
Сержант прочитал письмо из Грантли и положил его на стол текстом вниз. Когда же он стал читать письмо Алекс, его челюсть начала отваливаться все сильнее и сильнее.
– Черт побери, Ким! – сказал он, закончив. – Здесь в каждом предложении звучит угроза. Но ты ведь понимаешь, что не можешь навестить ее, правильно? – продолжил Брайант, глядя инспектору прямо в глаза.
Стоун ничего не сказала. Эту тему вполне можно будет обсудить как-нибудь потом.
– Проклятье, Ким, ты что, успела уже побывать у нее?!
А может быть, и нет. Иногда Ким хотелось, чтобы Брайант не знал ее так хорошо.
Сержант оперся подбородком на руки и выругался.
– У меня не было выбора, – сказала Стоун. – Я должна была узнать, что она задумала.
– Ну и как, узнала? – с трудом произнес ее коллега. – Она так и растаяла под твоим пугающим взором и все тебе выложила? – Было видно, что он находится в замешательстве.
– Нет, но…
– Конечно, она ничего тебе не сказала. Потому что вынашивала этот свой план многие месяцы и никогда не расскажет тебе о нем. А ты вот умудрилась поступить хуже некуда.
– Почему? – поинтересовалась Ким.
– Потому что ты ее поддержала. Какой бы план ни приготовила Торн, она не могла осуществить его без тебя.
– Но я хотела узнать…
– Что именно? – спросил мужчина, помахивая перед хозяйкой дома письмом. – Ты же все и так знаешь. Ты знаешь, что она от твоего имени общалась с твоей матерью. А все остальное зависело от того, заглотишь ты эту наживку или нет.
Стоун опять промолчала. Брайант был совершенно прав. Это был кошмар, к которому она добровольно присоединилась.
Когда сержант вновь заговорил, его голос звучал негромко и задумчиво:
– Знаешь, когда я был мальчишкой, мы играли в футбол на открытых полях, и там стояло такое небольшое здание, в котором футболисты переодевались. Мы называли его павильоном. Все его стены были покрыты граффити и оскорблениями. Это было еще задолго до того, как родился Марк Цукерберг
[45]. Люди писали «Паула – шлюха», или «Карен – сука», или сообщали, со сколькими парнями переспала та или иная девчонка. Хороших надписей на стенах павильона не появлялось, но каждая из знакомых мне девчонок ходила и читала их каждый вечер. Включая и мою сестру. Однажды вечером сестра прибежала домой вся в слезах, и я спросил ее, зачем она ходит и читает эти гадости каждый вечер. А она объяснила – для того, чтобы знать. Хотя иногда лучше не знать ничего.
Ким внимательно выслушала Брайанта и поняла, что он имеет в виду.
– Но как иначе я могу приготовиться к тому, что мне предстоит? – спросила она.
– А ты и не можешь, потому что она никогда не скажет тебе, чего хочет.
– Она хочет, чтобы я встретилась с матерью! – выпалила инспектор.
Черт, пусть уж он знает все!
– Не делай этого, Ким, – покачал головой сержант.
– Она говорит, что у моей матери есть что-то, что может меня заинтересовать.
– Ты что, не видишь, что она уже водит тебя за нос? Она манипулирует твоим желанием знать для того, чтобы заставить тебя сделать то, что она хочет.
– Но мне нужны письма от матери, которые есть у нее. В них может быть нечто, что поможет мне держать мать взаперти.
– Она никогда не даст тебе ничего, что ты могла бы использовать. Какую пользу она от этого получит и откуда у твоей матери может быть хоть что-то, что может тебя заинтересовать? Если в течение двадцати восьми лет это было тебе неинтересно, то откуда такой интерес теперь?
Ким слышала, что ей говорит ее друг, – слышала ушами. Но не была уверена, что его слова доходят до ее сознания.
