– И дернула же тебя нелегкая убить эту тварь! – воскликнул я в идиотской запальчивости, ибо я был в полном смятении и уже ждал неминуемой смерти. Меня подтащили к самому краю ямы, пламя уже опаляло мои волосы, я чувствовал на себе его жгучее дыхание – и вдруг грубые руки, что держали меня, разжались, я упал на землю и лежал вверх лицом.
И вот что я увидел. Подле костра, вся дрожа от сдерживаемой ярости, стояла наша – так похожая на привидение – проводница; она указывала на огромного рыжеволосого колдуна. Она была уже не одна, ее сопровождали свыше двадцати человек в белых одеждах, с копьями в руках: все – черноглазые, аскетического вида, с чисто выбритыми лицами и макушками, озаренными отблесками огня.
Всю толпу охватил невыразимый ужас, недавние разъяренные быки превратились в кротких овечек, которые разбегались во все стороны, как будто завидели волка. Верховный жрец в белых одеждах – человек с милым, симпатичным лицом, постоянно освещенным улыбкой, – обратился к колдуну с несколькими словами, которые я понял.
– Пес, – проговорил он ровным, размеренным и в то же время наводящим ужас голосом, – проклятый пес, зверопоклонник, как ты хотел поступить с гостями могущественной Матери Гор? А ведь тебя долго щадили, хотя и знали, что ты вершишь варварские обряды. Что ты можешь сказать в свое оправдание? Отвечай быстро, у тебя мало времени.
С воплем ужаса великан упал на колени, но не перед верховным жрецом, который его допрашивал, а перед нашей все еще дрожащей от ярости проводницей, именно к ней обращал он свои нечленораздельные мольбы о милосердии.
– Молчи! – оборвал его верховный жрец. – Она и Судия, и разящий Меч. А я ее Око и Голос. Отвечай же мне! Ты получил повеление оказать этим людям гостеприимство, а хотел бросить их в огонь, потому что они спасли жертву твоих дьявольских злоумышлений и убили это бесовское отродье, твоего выкормыша. Я все это видел. Знай же, это была нарочно устроенная западня: слишком долго ты творишь свои мерзопакостные дела.
Но злосчастный колдун все еще продолжал пресмыкаться перед нашей проводницей, умоляя ее о сострадании.
– Посланница, – сказал верховный жрец, – здесь повелеваешь ты. Объяви же свою волю!
Наша проводница медленно подняла руку и указала на костер. Колдун смертельно побледнел, застонал и повалился навзничь – он был мертв, убитый собственным страхом.
Многие успели убежать, но кое-кто еще остался; жрец холодным тоном велел им подойти ближе. Они испуганно повиновались.
– Смотрите! – сказал он, показывая на умершего колдуна. – Смотрите – и трепещите перед правосудием Матери, Хес. Знайте, что такая же судьба постигнет любого, кто посмеет нарушить ее волю, заниматься колдовством, убивать ни в чем не повинных людей. Поднимите этого дохлого пса, который был вашим вождем!
Несколько человек вышли вперед и выполнили повеление жреца.
– А теперь швырните его на ложе, которое он приготовил для своих жертв.
Они, пошатываясь, подошли к краю ямы, раскачали и бросили огромное тело в костер, где оно с треском погрузилось в груду пылающих сучьев.
– Слушайте, люди, – сказал жрец, – этот человек заслужил такую жестокую участь. Знаете ли вы, почему он хотел убить женщину, которую спасли иноземцы? Вы думаете, потому что она и впрямь ведьма? Говорю вам, нет! Эта женщина красива, и колдун хотел отобрать ее у мужа, как он уже сделал со многими другими, но она отвергла его. И все же Око узрело, Голос молвил свое слово, и Посланница вынесла свой приговор. Злодей попался в ловушку, которую сам и расставил, то же ожидает всякого из вас, кто посмеет умышлять или творить зло.
Таков справедливый суд Хес, который она свершила, восседая на своем троне среди огней.
Глава XIII
Под сенью крыл
Один за другим испуганные дикари тихо разошлись.
После ухода последнего верховный жрец подошел к Лео и положил руку на его лоб в знак приветствия.
– Господин, – сказал он на том искаженном греческом языке, что был в ходу у придворных Калуна. – Я не спрашиваю, ранен ли ты, ибо с того момента, как ты пересек священную реку и вступил в эту страну, тебя и твоего спутника охраняет незримая сила: ни человек, ни дух не могут причинить вам никакого вреда, как бы велика ни казалась грозящая вам опасность. Но на вас посмели наложить свои руки низкие людишки, поэтому Мать, которой я служу, повелела, чтобы все они были казнены у вас на глазах, если, конечно, такова ваша воля. Скажите, такова ли ваша воля?
– Нет, – ответил Лео, – они просто слепые безумцы, и мы не хотим, чтобы из-за нас пролилась их кровь. Мы просто просим, друг, – прости, как тебя зовут?
– Зовите меня Орос, – сказал жрец.
– Друг Орос, – подходящее имя для человека, обитающего в горах
[92], – мы только просим, чтобы нас покормили, напоили и отвели к той, что ты называешь Матерью, к Оракулу, ради чьего мудрого слова мы прибыли сюда издалека.
Он ответил с поклоном:
– Еда и кров ожидают вас; завтра, после того как вы отдохнете, мне велено препроводить вас туда, куда вы хотите. Прошу вас, следуйте за мной. – И он направился мимо костра к дому, который стоял ярдах в пятидесяти от нас, пристроенный к каменной стене амфитеатра.
Это, очевидно, был дом для гостей; во всяком случае, его приготовили для нашего ночлега: затеплили светильники и растопили очаг, ибо воздух был холодный. Дом имел две комнаты, вторая служила спальней – туда и отвел нас Орос.
– Входите, – пригласил он, – вам надо умыться, привести себя в порядок, а тебе, – обратился он ко мне, – надо подлечить руку, искусанную клыками большого пса.
– Откуда ты это знаешь? – спросил я.
– Неважно, но я знаю и приготовил все необходимое для лечения, – серьезно ответил Орос.
Вторая комната освещалась и отапливалась, как и первая, кроме того, на полу в металлических тазах стояла подогретая вода, на кроватях были разложены чистые льняные одежды и темные, подбитые дорогим мехом мантии с капюшоном. Я был немало удивлен, увидев на маленьком столике баночки с мазями, повязки и деревянные шины: стало быть, хозяева уже знали, что понадобится для лечения моей раны. Но я был слишком утомлен, чтобы задавать вопросы, к тому же я знал, что это бесполезно.
Орос помог мне снять мою драную одежду, осторожно размотал грубую повязку, промыл раны теплой водой со спиртом и осмотрел их взглядом опытного лекаря.
– Клыки вонзились глубоко, – сказал он, – и сломана одна небольшая кость, но все это можно залечить, хотя шрамы и останутся. – Он смазал раны бальзамом и забинтовал руку так искусно, что я не чувствовал почти никакой боли; в заключение он сказал, что наутро опухоль спадет и он вправит мне руку. Так оно и произошло.
Покончив с врачеванием, он помог мне вымыться и облачиться во все чистое, затем повесил мою руку на перевязь. Тем временем переоделся и Лео, вышли мы неузнаваемые, ничего похожего на тех перепачканных грязью и кровью бродяг, которые вошли так недавно. В первой комнате нас действительно ожидала еда, мы поели с благодарностью, не задавая никаких вопросов. Затем, полуживые от усталости, возвратились в спальню, сняли с себя верхнюю одежду, растянулись на постелях и почти сразу же уснули.
