Я нашел Джоба и Устане в полном отчаянии, они сказали мне, что Лео в агонии и что меня давно уже ищут повсюду. С первого же взгляда мне стало ясно, что Лео умирает. Он был в беспамятстве, тяжело дышал, губы его трепетали, и по всему телу то и дело пробегали легкие волны дрожи. Я достаточно смыслю в медицине, чтобы понять, что через час, а может быть, и через пять минут, ему уже никто не поможет. Я горько проклинал свой эгоизм, свое безрассудство: мой дорогой мальчик при смерти, а я просидел столько времени с Айшей! Увы и увы! С какой легкостью даже лучшие из нас вступают на путь зла, поддаваясь очарованию женских глаз. Ну не подлец ли я?! Целых полчаса я даже не вспоминал о Лео, лучшем своем друге, который уже двадцать лет составляет весь смысл моего существования. А теперь его вряд ли удастся спасти: слишком поздно!
Ломая руки, я оглянулся. Устане сидела рядом с каменным ложем, в ее глазах темнело отчаяние. Джоб, скрючившись в углу, громко голосил – к сожалению, я не могу подобрать более мягкого слова для выражения его чувств. Поймав на себе мой взгляд, он вышел в коридор, чтобы там беспрепятственно изливать свое горе. Оставалась одна-единственная надежда – на Айшу. Она и только Она, если, конечно, Она не лгунья, а я был уверен, что нет, может его спасти. Я встал, собираясь пойти за ней, но тут в пещеру влетел Джоб, лицо его было перекошено ужасом.
– Боже, помилуй нас, грешных! – взволнованно лепетал он. – Сюда идет труп!
Я посмотрел на него в недоумении, но тут же догадался, что он увидел Айшу: должно быть, ее белые, похожие на саван покрывала и необыкновенная плавность ее походки – Она, казалось, не шла, а плыла над полом – и внушили ему мысль, что это не человек, а призрак. В следующий же миг в каморке, или пещере, появилась Айша. Увидев ее, Джоб громко возопил: «Вот он, труп!» – метнулся в угол и плотно прижался лицом к стене; Устане же, конечно, сразу узнала, кто эта страшная гостья, и простерлась ничком на полу.
– Ты пришла вовремя, о Айша, – сказал я, – мой мальчик в агонии.
– Ничего, – мягко успокоила Она, – если он не мертв, я могу его спасти, мой Холли. Этот человек – твой слуга? Так приветствуют слуги иноземных гостей в твоей стране?
– Его испугало твое одеяние, – объяснил я, – оно напоминает саван.
Она рассмеялась.
– А эта девушка? А, понимаю. Та самая, о которой ты мне рассказывал. Вели им обоим оставить нас, чтобы я могла заняться твоим больным Львом. Я не люблю, чтобы люди ничтожные были свидетелями моей мудрости.
Я сказал Устане и Джобу, каждому на понятном ему языке, чтобы они вышли; Джоб охотно повиновался, но Устане заупрямилась.
– Чего Она хочет? – шепотом спросила девушка; желание остаться с Лео было так в ней сильно, что она даже превозмогла страх перед грозной царицей. – Право жены – быть с умирающим мужем. Я не уйду, мой повелитель Бабуин.
– Почему эта женщина не уходит, мой Холли? – спросила Айша, которая стояла у дальней стены, рассеянно глядя на рельефы.
– Она не хочет покидать Лео, – ответил я, не зная, что еще сказать.
Айша повернулась и, указав на Устане пальцем, произнесла одно-единственное слово, которого оказалось вполне достаточно, ибо ее тон не допускал ни малейших возражений:
– Уходи!
Устане поднялась на четвереньки и поползла к дверному проему.
– Видишь, мой Холли, – с легким смешком обронила Айша. – Им всем надо было дать урок повиновения. Эта девушка не видела сегодня утром, как я караю непокорных, поэтому она едва не ослушалась. Теперь, когда она ушла, я могу осмотреть больного. – И Она подплыла к Лео, который лежал лицом к стене.
– Как хорошо он сложен, – сказала Она и нагнулась, чтобы взглянуть на Лео. В то же мгновение эта высокая, гибкая, словно ива, женщина откачнулась, как будто ее ударили ножом в грудь, и стала пятиться, пока не уперлась спиной в противоположную стену; из ее уст вырвался нечеловеческий вопль.
– Что случилось, Айша? – вскричал я. – Он умер?
– Презренный пес! – прошипела Она, как змея. – Почему ты скрывал это от меня? – Она протянула вперед руку с таким видом, будто собиралась убить меня.
– Что? – прокричал я в непреодолимом страхе. – Что?
– Ах, ты, верно, не знал, – сказала Она. – Знай же, мой Холли, знай: это мой потерянный Калликрат. Я была уверена, совершенно уверена, что он вернется ко мне, и вот он вернулся. – Она рыдала и смеялась, словом, вела себя как любая другая взволнованная женщина и все шептала: – Калликрат! Калликрат!
«Чепуха», – подумал я, но поостерегся произнести это слово вслух. Меня захлестывала сильная тревога: как бы Лео не умер, пока Она предается излиянию своих чувств.
– Помоги же ему, Айша, – поспешил я напомнить. – Твой Калликрат может уйти туда, откуда даже ты не сможешь его возвратить. Он очень плох.
– Ты прав. – Она вздрогнула. – О, почему я не пришла раньше! Я в таком смятении, что даже рука, моя рука мне не повинуется, а ведь это так легко. Возьми фиал, Холли. – Она достала из складок своего одеяния небольшой глиняный флакон. – Влей это снадобье ему в горло. Оно должно исцелить его, если не поздно. Быстрей! Быстрей! Он умирает!
Я посмотрел на Лео и увидел, что Она права. Лицо у него стало пепельно-серым, в горле булькало. Флакон был заткнут небольшой деревянной пробкой. Когда я вытаскивал ее зубами, капля снадобья попала мне на язык. Сладковатое на вкус снадобье оказалось таким сильным, что голова у меня закружилась, перед глазами поплыл туман, но, к счастью, его действие прекратилось так же внезапно, как и началось.
Когда я подошел к Лео, его золотоволосая голова медленно поворачивалась из стороны в сторону, рот приоткрылся. Я попросил Айшу подержать его голову; Она вся дрожала, но все же нашла в себе силы помочь. Я разжал его челюсти пошире и влил снадобье в рот. Поднялся легкий парок – такой же, как при помешивании азотной кислоты; это зрелище отнюдь не укрепило мои слабые надежды на исцеление Лео.
Несомненно было одно: агония прекратилась. Я подумал, что он переправился уже через ту ужасную реку, которая лежит между жизнью и смертью. Его лицо залила синеватая бледность, и без того слабый пульс перестал прослушиваться, только веко еще слегка подрагивало. Не зная, жив он или мертв, я посмотрел на Айшу. В сильном волнении Она даже не заметила, что с нее соскользнуло покрывало. Лицо у нее было такое же бледное, как и у Лео, чью голову Она продолжала держать. Я еще не видел ее в такой безумной тревоге. Ясно было, что Она не знает, каков будет исход. Прошло пять бесконечных минут, и я увидел, что Она теряет последнюю надежду: ее прекрасное овальное лицо резко осунулось, как будто даже сильно похудело, беспредельное страдание прочертило своим карандашом черные линии под глазами. Еще недавно ярко-кораллового цвета губы стали бледно-синими и дрожали. На нее было страшно смотреть; как ни тяжело было мне самому, я почувствовал к ней глубокое сострадание.
