В этих бесплодных переговорах прошли «весь тот год, который был предназначен для курултая (то есть 1250-й. — А. К.), и следующий год… до половины». Единства среди Чингисидов не было и в помине. Сыновья Гуюка Ходжа-Огул и Нагу «воображали, что без них дело курултая не двинется вперёд», и потому медлили с приездом. Их сторонники готовились к решительным действиям. В ставке Ширамуна собралась «часть эмиров высочайшей особы Гуюк-хана». Образовалось некое подобие оппозиционного центра. Берке, которому были поручены все дела по устройству курултая, торопил старшего брата:
— Прошло два года, как мы хотим посадить на престол Менгу-каана, а потомки Угедей-каана и Гуюк-каана, а также Йису-Менгу, сын Чагатая, не прибыли.
Наконец Бату прислал ответ, позволявший действовать незамедлительно. На этот раз он выражался предельно кратко и ясно.
— Посади его на трон, — велел он брату, а дальше добавил: — Всякий, кто отвратится от ясы (то есть, в данном случае, откажется от принятого сообща решения. — А. К), лишится головы.
«Великий курултай» собрался 1 июля 1251 года на реке Онон, в местности Кодеу-арал, — то есть именно там, где за 22 года до этого произошло избрание великого хана Угедея51. Выбор конечно же не случайный! Бату, по воле которого в те месяцы совершалось буквально всё, стремился лишний раз подчеркнуть преемственность власти Менгу со временами Чингисхана и Угедей-хана. Правление же Гуюка как бы выводилось за рамки законной передачи власти от одного хана другому. Здесь, в родовом юрте великого основателя Монгольской империи (и, соответственно, его младшего сына Тулуя и его потомков), Менгу-хан был наконец-то поднят на белом войлоке и возведён в достоинство великого хана. Помимо братьев Бату и сыновей Соркуктани-беги на торжествах присутствовали многочисленные и весьма влиятельные племянники Чингисхана, в том числе Эльчжигидай-старший, сыновья Отчигина, Кулкана и другие; из потомков Чагатая был Кара-Хулагу, а из потомков Угедея — сыновья Кудэна, а также Кадан и Мелик (седьмой сын Угедея), явившиеся, правда, с опозданием, уже после избрания хана (как, впрочем, и Кара-Хулагу). Тем не менее и они «по определённому обычаю… принесли установленные поздравления и вместе с другими занялись удовольствиями и развлечениями». Так ханство Менгу было признано представителями всех четырёх ветвей «Золотого рода». О напряжённости, которая царила во время избрания, свидетельствуют беспрецедентные меры предосторожности, принятые по приказу Берке, распоряжавшегося всеми делами. Вести собрание должен был Хубилай, причём так, чтобы остальные лишь внимали его словам. Муке-Огулу велено было «стать у дверей, чтобы ему можно было задержать царевичей и эмиров»; Хулагу, ещё один брат Менгу, получил приказание «стать впереди стольников и телохранителей, чтобы никто не говорил и не слушал неподобающих речей. Сообразно с этим установили порядок, — сообщает Рашид ад-Дин, — и только они двое ходили взад и вперёд, пока не закончился курултай». Но всё обошлось — если не считать того, что джалаир Илджидай, человек особенно близкий к семейству Угедея, сумел всё же взять слово и напомнил собравшимся о клятве, данной Гуюку при его вступлении на престол:
— Вы все постановили и сказали, что до тех пор, пока будет от детей Угедей-хана хотя бы один кусок мяса… мы всё же его примем в ханство и кто-либо другой не сядет на престол. Почему же теперь вы поступаете по-другому?
Его тут же прервал Хубилай:
— Такой уговор был, однако вы прежде изменили всё обусловленное, все слова и древнюю ясу… Зачем вы убили Алталун (Чаур-сечен. — А. К.)? Ещё: Угедей-каан сказал, чтобы государем был Ширамун; каким же образом вы со своей сердечностью отдали власть государя Гуюк-хану?
Возразить на это было нечего. Не получив поддержки со стороны других участников курултая, джалаир вынужден был пойти на попятную:
— В таком случае истина на вашей стороне52.
И это всё. О каких-либо других эксцессах во время избрания Менгу-хана источники не сообщают. Как всегда, выборы хана завершились пиром, который продолжался неделю. О размахе торжеств свидетельствует тот факт, что в течение недели ежедневно к столу доставлялось по две тысячи повозок с вином и кумысом, триста голов лошадей и быков и три тысячи баранов! Причём Берке настоял на том, чтобы для мусульман, участвующих в празднестве, баранов и прочий скот резали по предписаниям шариата, — никто против этого возражать не посмел.
Историки нередко называют случившееся «государственным переворотом»53. Доля истины в этом определении есть. Однако надо учесть, что все четыре ветви Чингисидов обладали в принципе равными правами на наследование верховной власти в империи и узурпация её родом Угедея не могла считаться легитимной. А потому более верной представляется другая оценка событий 1249–1251 годов, также сформулированная в исследовательской литературе. Имело место столкновение различных противоборствующих кланов, главы которых по-разному толковали ясу Чингисхана и, исходя из своих интересов, по-разному определяли порядок наследования верховной власти: «Бату-хан в своих действиях представлял принцип родового наследования», тогда как его соперники опирались либо на «принцип передачи власти от отца к сыну» (Гуюк-хан и его сыновья), либо на «назначение преемника великим ханом» (Ширамун)54. Победила «партия» Бату и Менгу-хана. Но победа эта могла быть обеспечена только военной силой да ещё авторитетом Бату. При этом ни сам Бату, ни впоследствии его потомки не проявляли особого интереса к общемонгольским делам, а вскоре великая империя Чингисхана распалась на отдельные улусы. Достоинство же великого хана и власть над Монголией так и останутся в руках потомков Тулуя. Правда, добиться этого они смогут только в результате разгрома враждебных им кланов Угедея и Чагатая, в том числе и путём физического уничтожения многих их представителей. И здесь также Менгу и Бату будут действовать заодно: Менгу — очевидно, укрепляя свою власть, а Бату — уничтожая тех, кого он считал своими личными врагами. Собственно, репрессии против родичей начал ещё Гуюк. Но тогда это не коснулось членов «Золотого рода». Теперь же число жертв возросло многократно, маховик казней раскрутился, и принадлежность к роду Чингисидов уже не могла служить защитой — напротив, зачастую становилась причиной того, что тот или иной Чингисид — потомок Угедея или Чагатая — безжалостно предавался смерти.
Впрочем, первыми за оружие взялись представители дома Угедея.
Заговор царевичей был раскрыт, можно сказать, случайно. Внуки Угедея Ширамун, Нагу и Кутак (сын Карачара) с многочисленной ордой и обозом направлялись в ставку Менгу — якобы для того, чтобы вместе со всеми принести ему присягу55. Когда они находились в нескольких днях пути от Кодеу-арала, их повстречал некий человек из орды Менгу, искавший пропавшего верблюда. В это время одна из повозок сломалась; оказалось, что она полна оружия. Оружие везли и в других повозках. Отыскавший верблюда погонщик поскакал к Менгу и рассказал ему обо всём. Тут же были приняты необходимые меры. Менгу приказал окружить свою ставку четырьмя кольцами вооружённых людей и направил против Ширамуна и его сообщников значительные силы во главе с Менгусаром и царевичами Мукой-Огулом и Хулагу. Заговорщики же действовали беспечно: не подозревая, что их планы раскрыты, они удалились от основных сил, а потому, когда войска Менгусара окружили их, не оказали никакого сопротивления. В ставке великого хана был устроен суд. Царевичи отговорились тем, что ничего не знали ни об оружии, ни о замыслах своих людей. Им, конечно, не слишком поверили, но пока что решили их не трогать. Во всём обвинили нойонов, которые якобы и замыслили измену; их решено было предать казни. По сведениям Рашид ад-Дина, таковых насчитали 77 человек; Гильом Рубрук называет более внушительную цифру — 300 человек «из более знатных татар». Руководил казнями Менгусар-нойон, возведённый в те месяцы в звание главного судьи всей Монгольской империи. Среди казнённых нойонов оказался и давний враг Батыя Аргасун, сын эмира Илджидая, поставленного Гуюком во главе западных войск. Аргасуна и его братьев «подвергли пыткам», а потом казнили с особой жестокостью — «вбиванием в рот камней». Вскоре на территории современного Афганистана был схвачен и сам Илджидай; его привезли не к Менгу, но к Батыю. Два этих человека испытывали друг к другу взаимную вражду. Армянский хронист Киракос Гандзакеци так рассказывает об этом: «великий начальник» Илджидай находился «на пути к Персии» и «остался там, выжидая, кто же захватит царский престол. Начальники войск, расположенных на востоке, донесли Батыю на него: дескать, тот не хотел, чтобы Батый правил ими, ибо человек он высокомерный, и сказали, что, мол, он не подчиняется также Менгу-хану. Батый приказал привести его к себе; его схватили, закованного привели к хану и безжалостно убили». Иначе передаёт эту историю араб аль-Омари. По его сведениям, Гуюк, начав вражду с Багу и задумав «низложить его», отправил эмира Илджидая (аль-Омари называет его Алджукдаем) «в Арран и другие владения, принадлежавшие Бату, приказав ему схватить тамошних наместников Бату и привести их к нему». Это и было сделано, однако наместники Бату успели сослаться со своим господином и получили от него приказание, в свою очередь, захватить Илджидая. Сторонникам Бату удалось одержать верх; Илджидай был схвачен (по версии аль-Омари, это произошло ещё до смерти Гуюка) и отведён в оковах к Бату. Конец его был ужасен: Бату повелел «сварить его в воде»56. Что же касается Ширамуна и других царевичей, то их оставили под присмотром брата Менгу Хубилая. Впоследствии Хубилай возьмёт Ширамуна с собой в поход в Китай, но там «не возымеет к нему доверия» и прикажет «бросить в воду», то есть утопить. Нагу тоже будет казнён, а Кутака вместе с совсем уж маленькими сыновьями Гуюка и Нагу вышлют в Туркестан57. Гильом Рубрук упоминает о том, что «малютка» сын Гуюка (вероятно, младенец Хуку), «который не только не мог быть способен на заговор, но даже и знать о нём, был оставлен в живых, и ему предоставили двор отца со всеми принадлежавшими к нему животными и людьми». Но положение его оставалось плачевным: сопровождавшие Рубрука монголы в страхе не осмелились даже приблизиться к его юрту, хотя и проезжали поблизости от него58.
