К тому времени, когда Батый умер, его старшего сына Сартака в Орде не было. Незадолго до этого он был отправлен отцом к великому хану Менгу для участия в очередном курултае. Какие вопросы должны были там обсуждаться, нам неведомо. Но именно в дороге Сартак узнал о том, что «приключилось неизбежное» (или, как образно и цветисто выразился о том же Вассаф, «не успел он ещё вернуться, как Бату к кончику покрывала невесты ханства уже привязал троекратный развод»). В отсутствие старшего сына и фактического соправителя отца всеми делами ханства должна была распоряжаться Боракчин-хатун. Ей и пришлось совершить обряд погребения мужа. «Похоронили его по обряду монгольскому», — сообщает ал-Джузджани. А далее поясняет: «У этого народа принято, что если кто из них умирает, то под землёй устраивают место вроде дома или ниши, сообразно сану… Место это украшают ложем, ковром, сосудами и множеством вещей; там же хоронят его с оружием его и со всем его имуществом. Хоронят с ним в этом месте и некоторых жён и слуг его, да того человека, которого он любил более всех. Затем ночью зарывают это место и до тех пор гоняют лошадей над поверхностью могилы, пока не останется ни малейшего признака того места погребения»63. Именно так всё и происходило в случае с Батыем. Место его захоронения, вытоптанное копытами сотен лошадей, навсегда осталось неизвестным. Мы знаем лишь о том, что умер он (и, очевидно, был похоронен) в своём юрте, на берегах Волги. Если учесть, что случилось это зимой, в январе или феврале, то можно предположить, что Батый, как обычно, кочевал тогда где-то в низовьях великой реки, вероятно, ненамного удалившись от своей ставки в Сарае.
После смерти Батыя в его улусе началась жестокая борьба за власть, унёсшая жизни самых близких к нему людей. Правда, сведения источников на этот счёт весьма противоречивы.
Менгу-хан изначально поддержал сына Бату Сартака. Вероятно, это было следствием их договорённости. «Когда Сартак прибыл к Менгу-каану, — сообщает Джувейни, — тот встретил его с почётом и уважением, отличал его разными милостями над сыновьями и равными по достоинству и отпустил его с такими сокровищами и благами, какие подобают такому царю». За Сартаком был утверждён отцовский престол; ему же были переданы все войска Улуса Джучи и право распоряжаться всеми завоёванными его отцом странами. Более того, по свидетельству Киракоса Гандзакеци, Менгу назначил его «вторым [во всём государстве]», то есть, по существу, утвердил за ним тот статус, которым обладал в Монгольской империи его отец, и «дал право издавать указы», подобные тем, какие издавал Бату64. Однако в источниках есть намёки на то, что в отношениях между Менгу и Сартаком не всё было гладко и великий хан будто бы заметил «на челе» прибывшего к нему сына Батыя «признаки возмущения», что имело для Сартака роковые последствия (свидетельство ал-Джузджани).
Правление Сартака действительно оказалось очень недолгим. Джувейни и Рашид ад-Дин уверяли, что Сартак не успел даже добраться до своей орды и умер в пути; арабские же авторы, напротив, сообщали, что его правление продолжалось год и несколько месяцев или даже два года65. Они же — явно путаясь в датах и родственных связях и ошибочно считая Сартака братом Бату, а Берке, наоборот, его сыном, — сообщают о вражде между дядей и племянником. Вражда эта, как мы уже знаем, была облечена в религиозные формы, но объяснялась прежде всего взаимными претензиями обоих на власть. Современник событий, перс ал-Джузджани, явно благоволивший мусульманину Берке и с неодобрением отзывавшийся о Сартаке как о «человеке, чрезвычайно жестоком и несправедливо обращавшемся с мусульманами», так рассказывает об этом. С почётом отпущенный из ставки Менгу, Сартак возвращался домой мимо владений своего дяди, однако не захотел заезжать к нему. Это оскорбило Берке. «Я заступаю тебе место отца; зачем же ты проходишь, точно чужой?» — вопросил он его через своих посланцев. «Проклятый» Сартак отвечал ему на это: «Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманское — для меня несчастье». Эти слова дорого обошлись ему. Когда «такая неподобающая весть» дошла до Берке, то он принял меры к тому, чтобы наказать племянника, — но, как утверждает Джузджани, не собственными руками, а рукою Всевышнего. Берке «вошёл один в шатёр, обмотал шею свою верёвкой, прикрепил цепь к шатру и, стоя, с величайшею покорностью и полнейшим смирением плакал и вздыхал, говоря: “Господи, если вера Мухаммедова и закон мусульманский истинны, то докажи мою правоту относительно Сартака”». Так поступал он три ночи и три дня, а на четвёртый день Сартак умер: «Всевышний наслал на него болезнь желудка, и он отправился в преисподнюю». Впрочем, Джузджани слышал и другую версию внезапной кончины Сартака: Менгу-хан, будто бы «заметив на челе Сартака признаки возмущения… тайком подослал доверенных людей, которые отравили проклятого Сартака»66.
Такова мусульманская версия (или версии) событий. Но есть и другая версия, христианская, и надо признать, что она выглядит правдоподобнее и значительно проще объясняет случившееся. Принадлежит эта версия армянским хронистам. Их симпатии были, естественно, на стороне Сартака, от которого они ждали послаблений в отношении христиан. Тем прискорбнее оказалась для них весть о его внезапной гибели. Армянские авторы тоже знали о том, что Сартак был отравлен, но прямо называли отравителями мусульман Берке и его брата Беркечара. Когда Сартак «во всём величии славы» прибыл в свои владения, рассказывает Киракос Гандзакеци, его мусульманские родственники «напоили его смертоносным зельем и лишили его жизни. Это было большим горем для всех христиан…»67.
Но путь к власти для Берке ещё не был расчищен. Обойтись одной смертью ему не удалось. Сартаку наследовал Улагчи — по одной версии, напомню, его брат, по другой — сын. Какую-то роль во всём происходящем продолжала играть и вдова Батыя Боракчин-хатун. Вместе с Улагчи она и стала следующей жертвой продолжавшейся междоусобицы. Когда Менгу узнал о преждевременной кончине Сартака, рассказывает перс Джувейни, он отправил в Улус Джучи «эмиров, обласкал жён, сыновей и братьев (Бату? или Сартака? — А. К.) и приказал, чтобы Боракчин-хатун, старшая из жён Бату, отдавала приказы и воспитывала… Улагчи до тех пор, пока он вырастит и заступит место отца. Но так как судьбе это было неугодно, Улагчи также умер в том же самом году (своей ли смертью или нет, мы не знаем. — А. К.)».
Впрочем, арабские авторы и здесь дают иную версию событий. О правлении Улагчи они не сообщают вовсе; его имя среди сыновей Бату или Сартака у них не значится. По словам египетского историка начала XV века Ибн Халдуна, власть после Сартака должна была перейти к сыну Батыя Тукану, который, оказывается, и «был воспитан для царствования». Однако «сановники не захотели его» (буквально: «отвернулись от него»), желая возвести на престол старшего из Джучидов Берке. Этому-то и воспротивилась Боракчин-хатун
[47]. Борьба с Берке закончилась для неё трагически: она была обвинена в измене и попытке переворота и казнена. Ища опору в борьбе с Берке, Боракчин будто бы обратилась за помощью к правителю Ирана Хулагу и отослала ему «стрелу без перьев и кафтан без пояса», велев передать на словах: «Нет более стрел в колчане, и осталось налучье без лука» — что означало, что царство осталось без правителя и она, Боракчин, готова передать его Хулагу. Об этом стало известно сторонникам Берке; Боракчин пришлось бежать из страны, но её поймали, насильно вернули и утопили «в отмщение за то, что она сделала».
