Моя инициатива объяснялась прежде всего сложившейся у меня в то время твердой уверенностью, что фюрер со штабом оперативного руководства вермахта — как это было предусмотрено субординацией в отдаче приказов — тоже перенесет Верховное главнокомандование в Берхтесгаден, но либо сделает это, когда положение на подступах к Берлину станет более или менее прочным, либо в случае необходимости вылетит ночью. Самолеты для этого были постоянно наготове. Всё в Берлине, что не являлось безусловно необходимым для ставки фюрера, было уже отправлено в Берхтесгаден по железной дороге [специальным составом] и автотранспортом. То же самое относилось и к ОКХ, и к ОКВ, которые были разделены на два командных звена — «Север» (для Дёница) и «Юг» — в Берхтесгадене. В северном районе командование всеми тремя видами вооруженных сил должен был принять на себя Дёниц, как только в результате военного взаимодействия американцев и русских южнее Берлина Средняя и Южная Германия окажутся отрезанными от Северной. Приказы на сей счет отдал лично Гитлер, сам же намереваясь находиться в южном районе и командовать оттуда, поддерживая связь с Дёницем по радио.
20 апреля, когда мы возвращались в Далем, я сообщил Йодлю свое решение заранее отправить 21-го самолетом все, без чего можно обойтись, поскольку мой специальный поезд выехал туда еще 18 апреля. Под командой моего адъютанта [майора] Шимонски мой личный самолет (среди улетающих были также генерал Винтер
520, д-р Леман, фрау Йодль и моя жена) вылетел в Прагу, откуда пассажиры на ожидавших их автомашинах отправились в Берхтесгаден. Вечером самолет, вернувшийся в Берлин на аэродром Темпельсгоф, снова находился в моем распоряжении. Все это вызвало у нас чувство облегчения и служило подготовкой к предстоящему вскоре перемещению ставки фюрера в Берхтесгаден, которое, во всяком случае тогда, не подвергалось никакому сомнению.
21 апреля у фюрера для личного доклада обстановки побывал генерал-полковник Шёрнер
521, командовавший крупнейшей и сильнейшей группой армий Восточного фронта, растянувшейся от Карпат почти до Франкфурта-на-Одере. Беседа проходила с глазу на глаз. Когда я во второй половине дня входил в бункер фюрера, Шёрнер как раз прощался с ним. Фюрер явно испытывал от этой беседы облегчение; он бросил несколько обнадеживающих реплик, которые тот подхватил, и призвал нас обоих пожелать счастья самому молодому фельдмаршалу.
Во время доклада обстановки мне стало ясно: Шёрнер явно вселил в фюрера доверие к своей группе армий и к себе как командующему, и Гитлер, словно утопающий, ухватился за эту соломинку, хотя это был, если брать в целом, лишь один ограниченный участок фронта, который все еще не потерял способности к сопротивлению. На Западе и в Италии дело выглядело безнадежным. Русские стояли под Берлином.
Настроение фюрера поднялось в дальнейшем еще раз, когда совершенно неожиданно для нас к нему явился генерал Венк
522(которого фюрер назначил командующим вновь созданной 12-й армией), чтобы доложить состояние своих дивизий, свои оперативные замыслы и график предполагаемого внезапного удара по действующим в Гарце и продвигающимся к Эльбе войскам американцев. Поскольку генерал Венк попал в американский плен живым, я хочу (ибо не имею здесь ни карт, ни документов) предоставить ему самому описать свою задачу и свои намерения. Фюрер особенно высоко оценил Венка как энергичного и осмотрительного офицера генштаба, когда узнал его как следует; тот являлся ближайшим сотрудником начальника генерального штаба сухопутных войск Гудериана
523, его правой рукой и постоянным представителем и был лично избран фюрером для назначения на должность командующего 12-й армией. Ей предписывалось своими действиями добиться решающего поворота в положении немецких войск между Среднегерманскими горами и Эльбой, разбить считавшегося слабым врага в районе Магдебург, Люнебург, Брауншвейг и соединиться с танковой группой, которая форсировала Эльбу и вела бои в районе Юльцена.
Ввиду формирования импровизированных соединений, разнообразия ситуации, повсюду сковывавших наши силы, а также низкой укомплектованности армии, я оптимизма фюрера и генерала Венка не разделял. Я был убежден, что и сам Венк честно не верил в большее, чем в лучшем случае местный успех, не говоря уже о воздействии на ход всей операции. Но и тогда самообман Гитлера, которому он явно предавался, стимулировался генералами, пользовавшимися его доверием, вселял в него роковые надежды
524. Только тот, кто, как я, сотни раз бывал свидетелем, сколь немногие из высших чинов отваживались в таких ситуациях открыто перечить фюреру и говорить ему, что они думали и что считали возможным, имеет право отвергнуть любое брошенное окружению Гитлера обвинение в бессилии.
Йодль и я, как обычно, возвращаясь к себе в моей автомашине после доклада обстановки, удивлялись, насколько полным надежд кажется фюрер и с какой уверенностью говорит он о положении дел. Видно, Шёрнер и Венк вдохнули в него жизнь. Или он и впрямь не видел всей безнадежности положения? Нет, он видел, но не хотел признавать!
23 апреля мы снова в привычное время явились для доклада. Я сразу почувствовал, что настроение Гитлера изменилось, словно нависли свинцовые облака. Лицо его стало изжелта-серым и совершенно застывшим. Он был крайне нервозен, мысли его временами блуждали где-то далеко, и он дважды выходил в расположенное рядом личное помещение. Генерал Кребс (ставший вместо генерала Венка представителем отправленного в «отпуск» несколькими неделями раньше начальника генштаба сухопутных сил Гудериана. — Прим, пер.) еще в полдень, в наше отсутствие, доложил фюреру положение на Восточном фронте и сообщил об обострении событий в Берлине.
