Я предупредил его, что сдача города может стоить ему головы, и сказал: на следующий день приеду снова и надеюсь увидеть хорошо организованную оборону. Он обязан через связного мотоциклиста немедленно доложить генералу Холь-сте о моем вмешательстве и полученных приказах. От этого «храбреца»-коменданта я поехал по улице, предназначавшейся им для отступления, и увидел там километровые колонны отходивших подразделений разного рода и обозы, длиннейшие колонны автомашин, доверху нагруженных винтовками, пулеметами, боеприпасами и т.п.; командовали несколько пожилых офицеров полевой жандармерии. Город этот, ввиду расположенных к востоку от него торфяных Хавельских болот и полностью открытой местности, серьезно атаковать с востока было излишне до тех пор, пока он не обойден с севера. Однако через него восточнее Эльбы шла связь с соприкасавшимися с севера частями корпуса Хольсте и с группой армий Хайнри-ци. До 29.4 Хольсте ежедневно докладывал: все попытки врага атаковать Ратенов отбиты. О дальнейшем ходе событий там я не информирован.
К концу дня я вернулся в наш лагерь Ной-Роофен и стал опять готовить мой полет в Берлин следующей ночью. Поскольку Йодль по телефону уже проинформировал фюрера, я решил насчет своего вылета в Берлин ему лично не звонить. Однако, как выяснилось, из Имперской канцелярии мне садиться на аэродром Гатов запретили, так как он уже находился под артиллерийским обстрелом противника.
Поэтому в Берлине на участке от Шарлотгенбургских до Бранденбургских ворот шоссе было оборудовано для взлета и посадки самолетов, и здесь с наступлением темноты приземлялись транспортные «Юнкерсы» с боеприпасами всех калибров и вцдов, которые были затребованы Имперской канцелярией или комендантом города. Кроме того, здесь должны были высадиться две роты СС, добровольно заявившие о своем стремлении оборонять Берлин. Посему мой прилет был назначен после полуночи, и я бы смог прилететь еще засветло. С 24 часов я ждал на аэродроме Рейнсберг сигнала к старту. Но вместо него последовал категорический отказ: в результате пожара в Берлине возник такой слой дыма и гари, что ни о какой посадке не может быть и речи. Не помог даже личный телефонный звонок: мне разъяснили, что из-за сплошной дымовой пелены несколько самолетов уже потерпели аварию, и сначала надо освободить посадочную полосу. Когда я вернулся в лагерь, мне передали личный запрет фюрера: накануне вечером, еще при дневном свете, при посадке был ранен генерал-полковник Риттер фон Грайм
540.
Затем у меня состоялся подробный телефонный разговор с генералом Кребсом. Он сообщил мне, что Пгглер сместил Геринга со всех постов [в вооруженных силах, партии и государства] и лишил его права быть своим преемником за то, что тот попросил у фюрера полномочий на ведение переговоров с вражескими державами, 24-го из Берхтесгадена от Геринга поступила радиограмма, фюрер был совершенно вне себя от гнева и приказал своей эсэсовской охране в Бергхофе арестовать и немедленно расстрелять Геринга. От этой вести я пришел в ужас и только и смог сказать Кребсу: это какое-то недоразумение! Ведь фюрер сам сказал в моем присутствии: хорошо, что Геринг в Берхтесгадене, тот сможет вести переговоры лучше, чем он сам, фюрер. Борман явно прослушивал наш разговор с Кребсом, ибо вдруг в трубке раздался его голос: «Геринг, — сказал он, — смещен еще и с поста рейхсегермайстера» (главного лесничего рейха! — Прим. пер.). На эту циничную реплику я ничего не ответил: ситуация, видит Бог, была слишком серьезна! Я поспешил к Йодлю, чтобы обсудить с ним все эти события. Теперь мне стал понятен срочный вызов генерал-полковника Грайма как преемника Геринга на посту главнокомандующего люфтваффе.
Остаток ночи я не сомкнул глаз, ибо этот шаг фюрера наглядно показал мне ужасающую атмосферу, царившую в Имперской канцелярии, и дал представление о разрушительном влиянии Бормана. Только он один мог быть замешан в этой грязной игре и, воспользовавшись душевным состоянием фюрера, наконец-то одержать победу в интриге против Геринга. Что произойдет, если фюрер по собственной воле — а он, кажется, к этому и стремится — найдет свой конец в Берлине? Неужто он сознательно хочет в свой последний час увлечь за собой в объятия смерти и Геринга?
Но мое решение в любом случае вылететь вечером 26-го в Берлин оставалось твердым. То, что смог сделать Грайм, должно удасться и мне!
26 апреля [1945 г.] около полудня к нам в лагерь Ной-Роофен прибыл гросс-адмирал Дёниц
541; он радиограммой пригласил ко мне и Гиммлера. Мы вместе обсудили положение, предварительно ознакомив своих гостей с обстановкой. Нам стало ясно: фюрер будет упорствовать в своем желании продолжать борьбу в Берлине, а потому наша задача — не бросать его в беде до тех пор, пока еще не исчерпаны все возможности вызволить его.
Тот факт, что американцы пока не перешли Эльбу выше Магдебурга или, по меньшей мере, не предприняли к этому приготовлений, а также то, что фронт группы армий Шёрнера укрепился настолько, что он перебросил части с юга на свое северное крыло для противодействия окружению [Берлина] русскими, как это было приказано фюрером, позволяло считать положение (во всяком случае вокруг Берлина) еще не безнадежным, несмотря на всю его серьезность и катастрофичность в целом. Мы расстались...
Я был полон решимости той же ночью в последний раз поставить фюрера перед альтернативой: или покинуть Берлин, или передать командование в северном районе Дёницу, а в южном — Кессельрингу, в распоряжении которого уже находился штаб ОКБ во главе с генералом Винтером [заместителем начальника штаба оперативного руководства вермахта]. Но тогда следовало дать обоим главнокомандующим полную свободу действий — так, как сейчас, дело дальше идти не могло!
Когда я снова принял все меры для подготовки моего полета в Берлин, в последний момент и от этой попытки тоже пришлось отказаться. В эту ночь какой-либо полет в Берлин с посадкой прямо на шоссе был полностью исключен. Не только транспортные самолеты, но и истребители и разведчики поворачивали от Берлина назад; все было покрыто густой пеленой дыма, тумана и низких облаков; даже с небольшой высоты нельзя было сквозь них различить Бранденбургские ворота. Пришлось отказаться от полета и только что произведенному в фельдмаршалы генерал-полковнику фон Грайму.
В этой ситуации я по телефону предложил фюреру хотя бы разделить командование. Фюрер отклонил такую меру как необоснованную; он и не помышляет выпускать руководство из своих рук до тех пор, пока линии связи не перерезаны. Отклонил он и подчинение Восточного фронта (групп армий Шёрнера, Рендулича и Лёра) и Италии Кессельрингу — тому и так хватает дел со своим Западным фронтом. Берлин он будет удерживать, пока командует здесь сам, а я должен заботиться о снабжении боеприпасами, ничего большего он от меня не требует. На сей раз я воздержался от предложения, чтобы фюрер покинул Берлин; Гитлер и без того понял его, а по телефону я к этому вопросу возвращаться не решился.
