Гамбетта продолжал иронизировать, и Галифе, надо отдать ему должное, старательно записал все остроты своего оппонента. «Вы можете увидеть их [аристократов] в нашей армии и на флоте, – заметил Гамбетта, – или на дипломатической службе. Признаю, в этих профессиях они выглядят очень достойно».
Тогда Берти спросил: «А почему бы вам не сделать, как в моей стране, где мы жалуем звание пэров самым уважаемым промышленникам, ученым, литераторам, коммерсантам?» Берти оставался верен себе и поддерживал тех, кто добивался всего своим трудом. На глазах окружающих рождался по-настоящему современный король.
Гамбетте хватало житейской мудрости, чтобы понимать, что английская система не будет работать во Франции: потомственный французский дворянин никогда не станет, как он выразился, «говорить с герцогом от промышленности, герцогом от науки или искусства… Как Республика, мы можем иметь только одну аристократию – знаний и заслуг. И ей не нужны титулы».
Берти великодушно согласился с этой точкой зрения: «Вы настоящий республиканец, месье Гамбетта», на что человек, стоявший на противоположном конце социальной и политической лестницы, ответил: «И я считаю, это логично, что вы остаетесь роялистом».
Никогда еще со времен короткого правления Наполеона III Англия и Франция не выражали такой готовности признать политическую позицию друг друга, ведь даже к скитальцу-императору британцы относились с подозрением. В прошлом идея существования республики по ту сторону канала всегда воспринималась как прямая угроза британской монархии. И вдруг этот страх, казалось, рассеялся, и семена многолетней дружбы, которая в дальнейшем объединит традиционных врагов в двух мировых войнах, были посеяны именно Берти, который до сих пор, как все думали, не способен сеять ничего, кроме разврата.
Гамбетта оценил духовную близость Берти к Франции, когда позже рассказывал своим друзьям: «Поболтать с ним за веселым ужином в „Кафе Англэсс – это вовсе не пустая трата времени. Он любит Францию и беззаботно, и всерьез, и его мечта в будущем – это entente
[261] с нами».
Описывая любовь Берти к Франции, Гамбетта на самом деле произнес слова gaîment et sérieusement. В переводе с французского gai означает «веселый и беззаботный», в то время как sérieux подразумевает откровенность, доверие и настоящую преданность. Скажем, меньше всего нам хочется, чтобы сантехник оказался pas sérieux (несерьезным), иначе трубы обречены на постоянную протечку. Гамбетта очень метко подобрал слова – действительно, отношения Берти с Францией из подростковой влюбленности выросли в глубокое, серьезное чувство, основанное на взаимном доверии, понимании и восхищении.
К счастью, эта серьезность не означала, что та первая искра любви погасла. Наоборот, Берти по-прежнему находил Францию невероятно сексуальной, что и собирался доказать…
Глава 11
Французы находят занятие богатым бездельникам
Мадемуазель Ля Гулю, у вас лучшие ножки Парижа.
Берти делает комплимент знаменитой танцовщице канкана
I
С началом 1880-х, когда Берти, не в меру полным и не слишком здоровым, подошел к своему сорокалетию, в его жизни появились новые заботы. Одну из них подкинули журналисты солидных британских изданий, которые до сих пор отличались сдержанностью (в отличие от своих республиканских коллег), но постепенно стали все больше походить на современных папарацци – любопытных и въедливых. В Британии всегда был заметен повышенный интерес к дворцовым сплетням, но теперь, с ростом грамотности населения, можно было заработать еще больше денег, торгуя пикантными историями из жизни представителей высшего света. Позже, в июне 1891 года, газета «Таймс» напишет черным по белому, что Берти не имеет права на частную жизнь, поскольку является «зримым воплощением принципа монархии», проще говоря, будет исключительно в интересах общества, если принца застукают со спущенными штанами в гостиной замужней дамы. Впрочем, в 1880-х идею самооправдания еще не научились толком формулировать, и британская читающая публика просто наслаждалась скандалами в высшем обществе, особенно если в них был замешан главный светский лев, Берти.
Гораздо безопаснее было жить в Париже, где личная жизнь мужчины принадлежала только ему… ну, и тем дамам и проституткам, которые принимали в ней участие. Стоит ли удивляться тому, что, как только дома над головой принца сгустились тучи, парижские эскапады Берти поднялись до новых высот (или упали на самое дно – в зависимости от шкалы нравственности).
Что еще тяготило Берти в этот период, так это возросшая социальная ответственность. Несмотря на его дипломатический успех в англо-французских переговорах, мать по-прежнему отказывалась доверить Берти хоть что-нибудь стоящее из того, что действительно его интересовало. А интересовала его, например, внешняя, в частности европейская, политика. Но Берти все яснее осознавал, что его окружали люди, которым не хватало денег на новые запонки для выхода в свет; те, кто топил свое горе в дешевом джине, в то время как он купался в шампанском; кому не нужно было каждый год ездить на спа-курорты, чтобы сбросить лишний вес, накопленный усиленным питанием.
В 1884 году Берти стал главой Королевской комиссии по жилищному обеспечению рабочего класса и едва не спровоцировал беспорядки, раздавая деньги в трущобах, где ему частенько приходилось бывать. В то же время в его ежедневнике, как, впрочем, и в ежедневнике принцессы Александры, стало появляться все больше записей об открытии новых больниц, большинство из которых строились для бедных. Берти зачастую буквально выкручивал руки своим друзьям, вынуждая их заниматься благотворительностью, и богатые лондонцы знали, что если они пожертвовали на один из проектов принца, то непременно будут зачислены в круг его друзей и, возможно, даже заработают себе привилегию стать его кредитором, чтобы он мог погасить свои карточные долги.
Эти публичные проявления заботы о нуждающихся добавили Берти популярности среди будущих подданных, и англичане стали забывать о его неблаговидных поступках, проявляя все меньше интереса к подробностям его личной жизни, которые могли просочиться в прессу. Когда Берти взошел на трон в 1901 году, он продолжал проводить публичные акции в пользу бедных, заслужив репутацию настоящего народного монарха – ну, прямо-таки пухленькая, бородатая принцесса Диана с сигарой в зубах.
И, как это часто бывало в жизни Берти, именно Париж, на этот раз открывшийся ему бедными кварталами конца 1870-х и начала 1880-х годов, пробудил в нем новый интерес к социальным вопросам. Это было время, когда рабочие районы Монмартр и Пигаль набирали силу, а знатные господа в цилиндрах, и Берти в их числе, совершали свои первые вылазки за пределы королевства оперных театров и дорогих кафе, проникая в темный мир уличных певцов и бесстыжих танцовщиц канкана.
II
К концу 1870-х годов стало ясно, что молодая Французская Республика устоит. Окончательное осознание этого пришло в июне 1879 года, когда последний достойный соперник из бонапартистского клана встретил свой ужасный конец – британцы постарались.
