Фашодский инцидент (для французов это все-таки был кризис) произошел в Восточной Африке в 1898 году. В масштабе колониальных войн это было (извини, Франция) малозначительное событие, просто выяснение отношений в эпоху, когда кровавые бои шли по всему континенту и конфликт между англичанами и бурами грозил перерасти в войну.
Фашода – название форта на реке Нил в Южном Судане, важного стратегического пункта во французских и британских планах завоевания Африки. Британия стремилась осуществить свою мечту о приобретении целой цепочки колоний от Каира до Кейптауна, связывающей Египет и Южную Африку через восточноафриканские территории, включая Судан. Франция между тем хотела открыть восточнозападный коридор от Сенегала до Джибути, и тоже через Судан. Поэтому французы и отправили три экспедиции, чтобы занять пока еще непокоренную Фашоду, – одна из них спускалась от Браззавиля по реке Конго на западе, две другие шли с востока, через Эфиопию. Браззавильскую экспедицию возглавлял двадцатичетырехлетний майор Жан-Батист Маршан, и в ее составе было 120 сенегальских солдат, десяток французских офицеров и сотни африканских носильщиков. Они шли вверх по реке на арендованном бельгийском пароходе, который небольшая флотилия гребных лодок тянула через болота к Нилу. Когда наконец спустя полтора года они прибыли на место, то обнаружили, что подкрепления не будет: две другие французские экспедиции были остановлены эфиопами. Раздробленные французские силы заняли форт 10 июля 1898 года и переименовали его в Сен-Луи, чтобы всем было ясно, кто в доме хозяин.
Однако они недолго оставались в одиночестве, поскольку шесть недель спустя подоспел генерал Горацио Китченер. Он успешно строил свою военную карьеру, пик которой пришелся на битву при Омдурмане в Судане в том же году, ну а пока ограничился тем, что попросил французов (вежливо) покинуть форт. Французы (так же вежливо) отказались. Желая избежать драчки, которая могла бы спровоцировать войну, двое вояк договорились не спорить и обратились за советом к своим правительствам.
А тем временем в Европе французы взглянули через пролив на британских шовинистов, торжествующих на волне патриотизма после бриллиантового юбилея, и решили, что попахивает колониальной войной. Они укрепились в этой мысли, когда Королевский военно-морской флот затеял довольно бесцеремонные маневры в опасной близости от портов Брест в Бретани и Бизерта во французском Тунисе. И когда министр иностранных дел Франции Теофиль Делькассе спросил у британского посла в Париже, сэра Эдмунда Монсона, не станет ли Фашода «причиной разрыва между нами»
[289], то услышал в ответ грубоватое oui
[290].
Бедный Жан-Батист Маршан получил от своего правительства приказ покинуть Фашоду и идти на Джибути, позволив отряду Китченера занять форт. Сам Китченер тем временем отправился на север, чтобы сражаться при Омдурмане и завоевывать себе славу национального героя.
La crise de Fachoda
[291] реально изменил психику французов. Чтобы сгладить унижение, французское правительство старательно преуменьшало значимость события. Делькассе заявил, что британцы перевозбудились в своих «патриотических чувствах» и что «если бы англичане сказали хоть одно дружеское, примирительное слово, проблема могла быть решена». При этом он, наверное, пожимал плечами, намекая на то, что ажиотаж вызвали заполошные англичане, поднявшие бурю в своей tasse de thé
[292]. Французы объявили, что уход отряда из Фашоды был вызван плохим состоянием здоровья: Маршан и его люди были слишком ослаблены и не смогли бы продержаться дольше. Но никто в это не поверил, и Францию захлестнула волна англофобии, которая переросла в настоящее цунами, когда в октябре 1899 года британцы начали войну против буров.
Даже относительно сдержанная французская «Ле Фигаро» цитировала выступления «Дяди Поля» Крюгера, президента бурского Трансвааля, и сообщала, что «буры отступают, маршируя под заунывные псалмы в своем эпическом походе через горы, знакомые им с детства». В этой же газете приводятся слова бурского солдата, который сказал, что Китченер «хорош против дикарей, но не против нас». Было совершенно очевидно, на чьей стороне французские симпатии.
Можно сказать, что поддержка Францией этих южноафриканских пастухов голландского происхождения была всего лишь проявлением ревности по отношению к британцам. В конце концов, если бы Франция могла оккупировать Южную Африку, она бы так и сделала, скинув тех же буров с мыса Доброй Надежды. В те времена почти все западноевропейские страны, за исключением Люксембурга, Лихтенштейна и Швейцарии, готовы были удавиться за любой клочок африканской земли.
Это нездоровое чувство из-за Фашоды и Англо-бурской войны очень беспокоило Берти, и не в последнюю очередь потому, что французы, казалось, уже забыли, как сильно они любили его, и даже позволяли себе открытые оскорбления в его адрес
[293]. Антибританские статьи во французской прессе были нацелены не только в политиков и солдат. Удары сыпались и на короля. Журнал левого толка «Асьетт о Бёр» («Маслёнка») напечатал карикатуру на Британию, выставляющую напоказ свои голые ягодицы с татуировкой в виде портрета Берти. Легкий диссонанс с хвалебными статьями «Каннского курьера».
Берти столько лет прожил в любовном грехе с Францией – и теперь все пошло прахом, отчасти потому, что выросло новое поколение парижских мыслителей, чуждых духу англомании. Как пишет биограф Берти, Филипп Жулиан, они «обучались манерам в брассери Латинского квартала». Для них Берти был всего лишь удобной мишенью для атак на англичан. В одну из своих поездок в Париж в 1890-е годы он собирался сходить на ежегодное театральное ревю, но его предупредили, что лучше этого не делать, иначе из газет станет известно про его карточные долги и страсть английской королевы к слугам мужского пола.
Все это привело к тому, что Берти наотрез отказался посетить Парижскую выставку 1900 года – впервые с 1855 года. И когда в 1901 году он вступил на престол, то уже знал, что с получением королевского титула автоматически теряет любовь и уважение парижан и их политиков. Он по-прежнему был популярен в Каннах, где его присутствие благоприятно сказывалось на местной экономике, но любимый Париж отвернулся от него.
Гораздо хуже, по мнению Берти, было то, что и Британия повернулась спиной к французам, поэтому процесс примирения обещал быть трудным. В 1899 году газетный король, лорд Нортклифф, основатель «Дейли мейл» и «Дейли мирpop», писал: «Англия долгое время колебалась, выбирая между Францией и Германией, но она всегда уважала немецкий характер, в то время как французы вызывают у нее сегодня лишь презрение. Entente cordiale [ «Сердечное согласие») невозможно между Англией и ее ближайшим соседом. Хватит с нас Франции, у которой нет ни мужества, ни политического чутья».
