Бедный Берти! Едва он стал королем, как на его глазах все, чего он добился, будучи принцем, пошло ко дну, как пароход в Ла-Манше, получивший пробоину. Разбираясь с бумагами Форин-офиса
[294] в своем кабинете в Букингемском дворце, он, должно быть, мысленно прощался с идеей какого-либо согласия, а тем более сердечного, между Англией и Францией, с горечью сознавая, что эта миссия невыполнима.
VI
Как мы видели, Берти никогда не боялся самостоятельных миссий во Францию. Его мать вместе со своими министрами десятилетиями держала его в стороне от государственных дел. Теперь пришла его очередь, и он был готов отыграться.
В 1903 году истерика вокруг Фашоды и буров поутихла, даже если «патриотические чувства», как называли их французы, до сих пор пылали. Берти знал, что лорд Лэнсдаун, его министр иностранных дел, считает главным препятствием к установлению мира между Англией и Францией (если забыть о том, что они враждовали на протяжении тысячелетия) длительный спор из-за Марокко – стратегически важной страны на входе в Средиземное море со стороны Гибралтара, которая была ключом к военно-морскому превосходству в регионе. Многие в Британии мечтали заполучить этот южный форпост и доминировать в Средиземноморье.
Лэнсдаун полагал, что еще не время для компромисса с французами. Но у Берти, который всю свою взрослую жизнь только тем и занимался, что компрометировал себя во Франции, были другие идеи на этот счет. Поэтому, не сказав никому ни слова, в мае 1903 года он запланировал поездку с целью нанести визит президенту Франции Эмилю Лубе. Кто-то решит, что сложно королю проскользнуть через пролив незаметно, даже притом что французские монархи Людовик XVIII, Луи-Филипп и Наполеон III весьма ловко это проделывали в обратном направлении. Но у Берти был хитроумный план – он собирался плыть в Лиссабон, чтобы повидаться с португальским королем Карлосом, а оттуда, через Средиземное море, рвануть в Рим, сказать huongiorno
[295] королю Италии Виктору Эммануилу. И этот маршрут был предъявлен обществу. Но вот что Берти утаил, как часто делал в юности, так это то, что он запланировал короткую остановку в Париже.
Легко себе представить, с какой радостью Берти замышлял это тайное вмешательство во внешнюю политику своей страны. В прошлом его остановки в Париже были озорными проказами, на которые хмуро поглядывали мать и ее министры. Теперь он собирался использовать ту же тактику, но для дела мира во всем мире. Возможно, он бормотал себе под нос, что настал час расплаты. Если бы в 1903 году в ходу было словечко «пейбек»
[296], он бы наверняка ввернул его.
Конечно, его тайная миссия не была безопасной. Если бы что-то пошло не так – скажем, французы решили бы воспользоваться его дипломатической инициативой, чтобы набрать политические очки против немцев, допустив утечку информации, – он бы выглядел полным идиотом, и его могли снова отодвинуть от активной политики, как это было во времена принца Уэльского. Но Берти был игрок, и ему было скучно, если ставки оказывались слишком низкими. Более того, он знал, что был единственным человеком, которому французы доверяют настолько, чтобы сыграть с ним эту опасную партию. И еще он знал, что если дело выгорит, если только выгорит… победа будет такой же сладкой, как если бы он сорвал джекпот в казино Канн или Монте-Карло.
Так что Берти не сообщил о своих планах ни Лэнсдауну, ни Александре (хоть она и не вмешивалась в дела мужа во Франции), ни даже своему личному секретарю Фрэнсису Ноллису. Он оставил в неведении и надежного сэра Эдмунда Монсона, британского посла в Париже. Единственным человеком, кому Берти рассказал правду, был помощник министра иностранных дел Чарльз Хардинг, который был женат на дочери его старого друга. Опять же – в случае необходимости – Берти всегда мог задействовать свои личные связи.
Проблема была в том, что французы никогда не умели хранить секреты, и вскоре по Парижу поползли слухи о том, что le roi d'Angleterre
[297] уже в пути. До Берти они тоже дошли – его друзья наверняка уже интересовались тем, кого из прекрасных парижанок он бы хотел видеть в списке приглашенных на ужин, – так что он был вынужден посвятить в свою тайну сэра Эдмунда Монсона. Монсон – по поручению Берти – нанес визит президенту Лубе и по итогам встречи доложил своему королю, что Лубе «не может придавать слишком большого значения влиянию, которое присутствие короля в Париже может оказать на дружеские отношения между двумя народами… Его Величество, еще будучи принцем Уэльским, приобрел исключительную популярность; и когда он вернется, то увидит, что это чувство такое же теплое, как всегда». Опять же, если бы это не происходило сто лет назад, Берти улыбнулся бы и пробормотал: «Играем!»
И Берти гениально разыграл передачу. Он отправился в круиз, чтобы навестить королей Португалии и Италии, и, как только яхта «Виктория и Альберт» вошла в Средиземное море, пришло сообщение, что президент Лубе находится в Алжире. В знак уважения Берти отправил маленькую флотилию канонерок, чтобы поприветствовать Лубе салютом
[298], и в ответ учтивый француз, вполне естественно, пригласил короля посетить его в Париже —pourquoi pas
[299] бы не сделать короткую остановку по пути из Рима в Лондон? Quelle bonne idée
[300], ответил Берти и сообщил своему правительству, что принял приглашение. В самом деле, если учесть напряженность вокруг Средиземноморья, то надо сказать, что этот обмен любезностями служил намеком на то, что французы хотят вести переговоры. Что ж, король не мог упустить такую возможность, разве не так? Лэнсдаун пытался возразить, но Берти топнул ногой, и министр иностранных дел был вынужден уступить. Он еще не знал об этом, но его потеснил новый король европейской дипломатии. На смену Берти-принцу, который вечно лез куда не надо, пришел Эдуард VII.
Как оказалось, Лубе сильно преувеличил «исключительную популярность» Берти во Франции. Незадолго до его приезда антибританская газета «Ля Патри» («Родина») посвятила целых два номера жертвам англо-французских конфликтов, начиная со времен Жанны д’Арк и заканчивая конечно же Фашодой. Другое издание той же направленности, под названием «Л’оторите» («Власть»), заявило, что визит Берти «шокирует, оскорбляет и возмущает нас, патриотов». В продажу поступили открытки с изображением Наполеона Бонапарта, который грозит кулаком английскому королю и президенту Лубе, сетуя: «Ох, если бы только я дожил». Даже певички кабаре восстали против своего «звездного» клиента. Одна из них выступала с куплетами, которые вмиг стали хитом: «Edouard sept, gros et gras», что в буквальном переводе означает «Эдуард VII, жирный и жировой»; таким образом, сразу подчеркнуты и комплекция человека с избыточным весом, и объем жировой прослойки. Другой композитор написал песню с непристойным каламбуром в названии: Les Anglais Débarquent, что в буквальном переводе означает «Англичане высаживаются на берег», но в то же время это вульгарный эвфемизм, означающий начало критических дней у женщины (а все из-за красных мундиров английских солдат).
