В день Первомая 1903 года, когда Берти приехал в Париж, «Ле Фигаро» признала, что людей на самом деле «беспокоит, что там на уме у монархов». Но, вынужденная гнуть официальную президентскую линию, она поспешила заверить читателей в том, что у le roi Edouard
[301] «нет никаких других помыслов и желаний, кроме как обеспечить мир во всем мире. Он связан родственными узами со всеми европейскими суверенами, которые в большинстве своем моложе его, и вы можете быть уверены, что он использует авторитет своего возраста и свои семейные связи, чтобы сгладить любые конфликты, если таковые имеются, и жить в идеальном взаимопонимании со всеми. Это великая роль, прекрасная роль».
К сожалению, парижане на улицах то ли не читали «Ле Фигаро», то ли были с ней не согласны.
В два пятьдесят пять пополудни Берти, в ярко-красном генеральском мундире, прибыл на королевском поезде на железнодорожную станцию в Булонском лесу (ныне не существующую), где его встретил президент Лубе – как отметили газеты, загорелый после недавней поездки в Африку. Двое мужчин пожали друг другу руки, но, нарушив традицию, обошлись без речей. Они явно нервничали, ожидая нелестного приема со стороны горожан. Они сели в президентский экипаж и через пять минут уже въезжали в Париж, где их встречали толпы, выстроившиеся по всему маршруту следования. «Ле Фигаро» отметила, что зрители ждали «два часа»; в прошлом парижане стояли бы с рассвета, лишь бы одним глазком увидеть своего любимого монарха.
Когда король и президент ехали по Елисейским Полям, из толпы летели не только приветственные возгласы, но и лозунги: «Да здравствуют буры!», «Да здравствует Фашода!», и кто-то даже вспомнил давно забытое «Да здравствует Жанна д’Арк!». Когда один из сопровождающих Берти проворчал, что «французы нас не любят», он возразил: «А за что им нас любить?»
Хотя, в общем и целом, толпа была настроена благодушно. Много зданий вдоль пути следования были украшены британскими флагами и плакатами с надписью «Добро пожаловать» на английском языке. Так что вряд ли Берти смутили редкие крикуны и провокаторы. К тому же он, должно быть, испытывал величайшее удовлетворение от того, что его секретный план фактически претворяется в жизнь. Да и французский характер он понимал, как никто другой, – французы всегда вели себя агрессивно перед тем, как позволить себя соблазнить.
В пять часов вечера Берти нанес очень короткий визит президенту в Елисейском дворце и спустя полчаса уже был в британском посольстве по соседству, где принимал членов Британской торговой палаты. Там он произнес речь об англофранцузской дружбе, подготовленную для него Чарльзом Хардингом, которую тут же передали французской прессе для публикации на следующий день. В этой речи Берти говорил о своем желании, чтобы Британия и Франция покончили со всякой враждой и работали вместе как «чемпионы и пионеры цивилизации и мирного прогресса».
После ужина в посольстве – дипломатично составленное меню с двенадцатью сменами блюд включало среди прочего суп-пюре из спаржи по-реннски, филе говядины по-английски, зеленый горошек по-французски, персики а-ля Монтрёй – Берти отправился Театр Франсэ посмотреть пьесу с подходящим названием «Другая опасность». Впрочем, ни о какой опасности мировой войны речь не шла; это была комедия драматурга Мориса Доннэ, автора остроумных фарсов из парижской жизни. Главный герой пьесы встречается со своей старой любовью через много лет после ее замужества и заводит с ней роман только для того, чтобы влюбиться в ее дочь, – идеальный репертуар для Берти.
Перед началом спектакля в зале были слышны лишь редкие смешки. Если прежде Берти приветствовали аплодисментами, хотя бы за выбор любовницы, то теперь зрители замерли в напряженном молчании. Даже пробританская «Ле Фигаро» не отметила ничего, кроме «любопытных взглядов в его сторону и перешептывания», когда он занял свое место. Это отсутствие энтузиазма можно отчасти объяснить тем, что публика в тот вечер состояла в основном из французских бюрократов, людей не самых эмоциональных. В любом случае, Берти от души смеялся на протяжении всего первого акта, а в антракте, как он делал в прошлом, прогулялся по фойе в сопровождении полицейских, которые заметно нервничали в таком столпотворении. Неудивительно, что Берти встретил кого-то из своих знакомых (еще бы, в Париже-то!). Среди них была и бывшая звезда парижской сцены, его бывшая любовница Жанна Гранье, ныне гранд-дама чуть за пятьдесят. В последний раз они виделись в Монте-Карло, в ее гостиничном номере, и было это лет четырнадцать назад. Берти подошел и нежно поцеловал ей руку. Как было отмечено в полицейском рапорте, он обратился к ней по-французски и произнес довольно громко, так что слышно было всем, кто оказался поблизости: «Ах, мадемуазель, я помню, как аплодировал вам в Лондоне, где вы демонстрировали все изящество и остроумие Франции»
[302].
На следующий день каждый уважающий себя парижанин пересказывал этот обрывок диалога в театре, а все французские газеты напечатали речь Берти перед членами Британской Торговой палаты и преподнесли ее как «великую сенсацию».
И внезапно тучи рассеялись. Париж стал таким же, как в старые добрые времена. Берти, первый в мире и самый обаятельный франкофил, вернулся. Утром в субботу, 2 мая 1903 года, британский королевский штандарт был поднят над зданием Парижской мэрии, более известным как арена антимонархических мятежей в 1789 и 1870 годах. Берти прибыл как раз перед полуднем, в красном мундире и шляпе с плюмажем, и его радостно приветствовала большая толпа. Президент Муниципального совета (мэр города) принял его как «старого друга» в зале приемов, украшенном от пола до потолка цветами, и в ответ Берти встал и произнес один из своих фирменных экспромтов. «Было бы крайне огорчительно, – обратился он к собравшимся членам совета на свободном французском, – не иметь возможности посетить Hôtel de Ville
[303], когда я нахожусь в вашем прекрасном городе. Я искренне благодарю вас за теплый прием, который вы оказали мне сегодня. Я никогда не забуду мой визит в ваш очаровательный город и могу вас заверить, что я всякий раз с величайшим удовольствием возвращаюсь в Париж, где всегда чувствую себя как дома».
Если коротко, то почти полувековая история приятных возвращений в Париж уместилась в пару-тройку элегантно построенных предложений. И кульминацией тайного плана Берти по спасению англо-французских отношений стал этот момент, когда, казалось бы, легкомысленный принц превратился в истинного монарха.
«Ле Фигаро» написала, что это был «не только визит самого парижского из всех принцев… Слова короля, которые мы только что услышали, звучат для нас как обещание новой эры в отношениях между нашими двумя народами». Даже лондонская скептическая «Таймс» признала, что это был не сиюминутный успех, впервые соглашаясь с тем, что «парижский образ жизни в Париже помог ему вернуть расположение Франции».
