10
После полудня я украдкой бросил взгляд в столовую. Там сидели трое шотландцев (я узнал диалект почти сразу, по первым звукам, немыслимо имитирующим прекрасный речной поток, потому что проделывал это упражнение много лет), одетые во фланелевые рубашки. С болезненным пренебрежением убежденных поклонников Ницше они ели каких-то черно-желтых ископаемых. Я решил ретироваться.
На улице дождь лил как из ведра.
Дождь в Озерном крае имеет поразительные способности. Он, как тараканий род, привыкший за всю свою историю к ядам морильщика, насмехается над стараниями безоружного противника и преодолевает любое препятствие, выстроенное перед ним. Даже в самых дорогих дождевиках, которые и так успевают застегнуться прежде, чем их наденут, он выискивает лазейки и маленькие дырочки; до упора натянутые на лица капюшоны он окружает соблазнительной лестью глиссандо,
[113] пока не завладеет их внутренней поверхностью, а уж оттуда он начинает капать на шеи «счастливых» обладателей. Водонепроницаемые ботинки могут сойти за водонепроницаемые где угодно в мире, но в Озерном крае дождь за считанные минуты превращает их в одноразовые баретки.
Итак, я оставил дорогу Саути позади, пробежал мимо автовокзала и наконец остановился у книжного магазина на улице Стэнджер. В витрине лежали: путеводители, Вильям Вордсворт, путеводители, Дороти Вордсворт и снова путеводители. Я чуть не уверовал в силу духов, когда увидел, как гордому семейству даже после смерти удается реализовывать свои амбиции. И даже всего в полумиле от этого магазина Грета-холл должен был выделить свой надел в неузнаваемом костюме пансионата для девочек.
Я тянул свое тело, отнюдь не полегчавшее после ливня, вверх по склону, мимо цветов, покорно склонивших лепестки под плетью дождя. Вода с затылка стекала внутрь, в пресловутую складку, где дождь, едва достигнув ее, ликуя, водрузил свой флаг.
Моя попытка оказать хотя бы символическое сопротивление банде захватчиков, вторгающихся с неба, потерпела крушение из-за его с виду жалкого вида. Бах! Дождевая армада пробила внешнюю материю моей куртки, внутри которой, вооружившись только зажигалкой, я пытался возвести себе окоп. И последняя, некогда гордая сигарета трусливо свернулась, как размокшая английская шлюпка.
— Вы чего-то ищете? — Рядом со мной снова послышался шотландский акцент. И на какое-то мгновение я подумал, что после завтрака меня сморил сон и приснился простой кошмар и что я даже и не выходил из дома хозяйки. Но на самом деле меня волной прибило к берегу чужого сада. И когда я поднял глаза, то увидел перед собой взрослого мужчину, держащего в одной руке детскую лопатку, а в другой — бадью с песком. Его дождевик был нараспашку — храбрец в войне с непогодой! За ним, в ящике с грязью, образованной недавним наводнением, играли гномы в красных капюшонах в игру под названием «Кто боится утонуть».
Снова и снова один из них ныряет под воду по принципу: «Голова под водой, сапоги на поверхности», потом выныривает с пустыми руками назад. Остальные следуют его примеру и тоже безрезультатно. Но вдруг один из них вытаскивает из-под воды какую-то пластмассовую штуковину. Что это? Какой-то знак? Нет, теперь все видят, что это всего лишь формочка для постройки песочных замков. Но успешный ныряльщик поднимает ее высоко вверх, и в этот момент небо смилостивилось. Поверженный дождь нерешительно подчиняется своему жалкому брату — моросящему дождю.
— Отпускает понемногу, — сказал шотландец, — я имею в виду проклятый дождь.
Я все еще не реагировал. Тогда мужчина засунул лопатку в бадью с песком и протянул мне освободившуюся руку.
— Митч, — представился он, — Митч Бартон. Добро пожаловать на мой участок.
За его спиной возвышались строительные леса. Одна из стен дома была свежевыкрашена, в башне было заложено большое окно — классический портал аккуратно отреставрировали.
Постепенно все части собрались в единое целое. Без сомнения, я попал в сад Грета-холла, а гномы, очевидно, являлись детьми нового жильца.
— Я вообще-то, — пробормотал я, — ожидал увидеть здесь пансионат для девочек.
Лицо Митча преобразилось, он состроил мину активиста-гринписовца, только что отправившего в океан выброшенного на берег кита.
— Раньше это и было пансионатом, — сказал он пренебрежительно, — но я его просто выкупил. Вы, наверное, не знаете, но Грета-холл раньше служил местом пребывания великого поэта!
На это я, прямо скажем, совсем не рассчитывал. Такой поворот дел мог многое облегчить. Но мой скепсис, украшенный опытом последних нескольких дней, одержал победу.
— Саути, — сказал я еле слышно.
— Саути! — прогремел шотландец и с грохотом бросил кадку с песком и лопаткой прямо в ящик с грязью так, что его отпрыски разбежались оттуда в разные стороны. — Саути был щедрым человеком с ярко выраженным чувством ответственности и очень трогательно заботился обо всех нуждающихся. Весьма мило с его стороны, но как поэт он был, — по моему собеседнику было видно, что он отстаивает собственное суждение, — в лучшем случае посредственным.
Я глубоко вдохнул. Неужели в этом заповеднике противников Колриджа я наткнулся на единственного праведника? Митч пригласил меня в дом. Но для верности, прежде чем открыться ему, я выслушал сначала его рассказ.
Итак, он не мой коллега, что уже хорошо. Митч был информатиком из Эдинбурга и человеком с неукротимым влечением к поэзии XIX века, с миссионерскими амбициями и поразительно уверенным чувством вкуса. Мы были разными даже в вопросах вина, в чем я собственнолично смог убедиться на примере «Barbera d'Asti»,
[114] которое он навязал мне в его винном зале в специальном домике для отдыха, когда мы погружали под воду его благородный ковер. Вводную речь о себе я значительно сократил: о своих снах я ничего не рассказал, просто объяснил, что я англист из Вены, путешествующий по местам Колриджа. Митч пришел в восторг от такого сходства. Точно так же он представлял себе, как почитатели Колриджа со всего света будут приезжать в его дом на летние месяцы, как Грета-холл окутает глубоким почтением и благодарностью и как потомки станут его за это уважать.
— Комнаты, — сказал я наконец, дождавшись подходящего момента, — все еще…
— Ничуть не изменились, — перебил меня Митч, — особенно на первом этаже. Спальня вы глядит точно так же, как и двести лет тому назад. Камин в кабинете я только что подкормил дровами. Это его открытый камин.
— Можно мне, — спросил я с легким тремоло
[115] в голосе, — осмотреть его кабинет…
— С превеликим удовольствием, — не дал мне договорить Митч. Он уже встал, и события стали разворачиваться быстрее.
