Хорошее определение моей жизни, подумал я, с дворцом или без него.
Анна усилила массирующие движения.
— Почему бы и нет, — сказал я. Взял из рук женщины половник и подул на похлебку. Можно ненароком обжечь губы.
Предусмотрительно я дотронулся кончиком языка до варева.
И тут же дворец начал трястись. Его стены и башни закачались, послышался тихий шорох, который, нарастая, превратился в рев, вой, лай, который доносился, словно из преисподней.
Потом я увидел собак. Они выпрыгивали дюжинами из окон, эркеров и стаями бежали за ворота — белые охотничьи собаки с пурпурными ушами. На нас неслась лавина из тысячи красных точек, и, поравнявшись с нами, они просто перепрыгивали через наши головы. Они закрыли собой солнечный свет, и я сначала подумал, а потом и сам в этом убедился, что внезапно наступила ночь. Над силуэтом дворца взошла гора звезд, а точнее, созвездие, название которого я когда-то узнал у Анны и даже сейчас помнил его: Большой Пес. В центре созвездия ярко светило маленькое солнце — Сириус, покровитель собак, самая светлая неподвижная звезда на зимнем небе.
И надо всем горел серебряный серп луны, словно половина загадочного оружия Жизни в Смерти только что взошла на небо. Подобно старому моряку, я видел в небе луну, сопровождаемую одной звездой. Земля стала плавно уходила у меня из-под ног, появилось чувство, будто я сам стал этой звездой и теперь обладаю только единственной волей: следовать за серебряной хозяйкой — Анной. Преданно, как собака.
Только за завтраком мне пришло в голову, что автобусная компания Девона называется «First Red Bus».
[134] Да, нет ничего приятнее успокоительного действия фактов.
17
Картинки прошлой ночи все еще мелькали на внутренней стороне моих век. Даже тогда, когда я вошел в автобус и бросил несколько монет в пластиковую баночку для денег, стоящую рядом с автоматом для билетов. Конечно же, я обратился к водителю, сказав ему «сэр», на что он, разумеется, ответил мне тем же. Прозвучало некое ритуальное согласие, простой обмен вежливостью. Наконец-то я жил не во сне, наконец-то происходило нечто поддающееся логике. Что-то, что я еще мог контролировать. Если бы я не обратился к нему, сказав «сэр», то, соответственно, он не ответил бы мне тем же. Вот такой простой бывает жизнь.
У водителя не было ввалившихся щек, наоборот, его широкое, мясистое лицо обладало здоровым розовым британским цветом. К тому же я не заметил в салоне ни ворон, ни охотничьих собак. Рядом со мной стояли только две мамаши — блондинки, обсуждающие давно объявленный, но так и не наступивший антициклон, шедший с Азорских островов.
Я выдохнул с облегчением и приземлился на самое широкое сиденье. Пожилые дамочки оглядели меня с ног до головы и зашушукались. Что же со мной опять не так? Мой взгляд упал на табличку рядом с моим креслом. Там было написано «Disabled Only».
[135] Вздыхая, я снова поднялся и пересел в самый дальний ряд.
Когда автобус наконец-то тронулся, я, полностью погруженный в свои мысли, принялся разглядывать затылки впереди сидящих дам, выискивая родимые пятна и шелушащиеся места под жиденькими светлыми локонами. Внезапно блестящий след цепочки между двумя шейными позвонками заставил меня почувствовать настолько сильную тоску по всему стандартному, что я чуть было не нажал на стоп-сигнал. Я захотел немедленно выйти из этого фильма. В моих воспоминаниях родной университет и виделся мне настоящим дворцом: не зеленая Фата Моргана, а цитадель здравого смысла.
— Давай закончим с этим, — сказал я вслух так быстро, как только смог.
Одна из дам повернулась в мою сторону и дружелюбно улыбнулась. Я кивнул ей в ответ.
Еще три комнаты, тогда нечистая сила исчезнет. Нетер-Стоуэй, фермам «Шип инн». Я выполню абсурдное обязательство, смогу вернуться в мой родной мир, забыть Анну и побороть сны с помощью лекарств.
«Забыть Анну» — это самый сложный пункт в моем списке неотложных дел.
* * *
В Минхеде мне следовало сделать пересадку. К счастью, время ожидания оказалось минимальным. Беглое впечатление о Минхеде, составленное мною за эти полчаса, оказалось достаточным. Более длительное посещение города было бы неоправданным. Улицы с магазинами, отели с их территориями, страшный луна-парк на берегу озера. Однозначно здесь на убогом пляже насчитывалось слишком много людей.
Путь до Стоуэй мне украсили два ирландца или уэльсца, спорившие на прекрасном гаэльском языке.
В Стоуэй автобус остановился прямо перед «Старым моряком». Отличное название для паба, стоящего неподалеку от особняка на Лайм-стрит. На корабле, красовавшемся на эмблеме паба, старый моряк смог бы только раз обойти акваторию порта.
Я хотел пропустить стаканчик пива, прежде чем отправиться к дому, но спор за барной стойкой задержал меня в дверях. У бара стоял чернокожий мужчина и держал денежную купюру над прилавком. Бармен же, внешне напоминавший белого деревенщину, никак не хотел обслуживать темнокожего посетителя.
— No niggers in this pub, — кричал он — no fucking niggers!
[136]
Ярость опустилась мне в подложечную впадину и оттуда наверняка перешла бы в кулаки, обладай я телом, находящимся в постоянной боевой готовности и достаточным количеством смелости. Вместо этого я не раз оказывался в таком положении, когда мне приходилось убивать подобного червяка обычными словами. Словно парализованный, я замер в дверном проеме. Когда же темнокожий прошел мимо меня на улицу, я хотел сказать ему что-нибудь, или пригласить в другой паб на кружечку пива, или сделать еще что-то в этом роде, но даже для такого поступка я был слишком малодушен.
Тем не менее бездействовать было нельзя.
Я крепко вцепился в проем и набрал воздуха.
— О, дух Самюэля Тейлора Колриджа, — заорал я, как одержимый миссионер, — появись и измельчи это насекомое!
У насекомого оказалось довольно крупное тело. Итак, оно вышло из-за стойки и бесстрашно двинулось на меня. К сожалению, никакой дух так и не появился, и мне пришлось спасаться бегством.
Злясь на свою беспомощность, я бродил по улочкам Стоуэй, пока не пришел в себя. Теперь можно было идти в особняк Колриджа.
Передо мной оказался красивый светло-желтый фасад, но, конечно, уже не тех времен. Неизменная планировка здания, о которой я когда-то читал, относилась только к внутренним комнатам. Рядом с входной дверью висела скромная мемориальная доска: «Неге Samuel Taylor Coleridge made his home, 1797–1800».
[137] Наплыв посетителей оставлял желать лучшего. Я оказался единственным. Дверь была закрыта, но под знаком национального достояния я увидел скромный звонок.
